Любой порядочный лес имеет свои легенды; из наиболее распространённых — заколдованные места, клады и разбойники. Но если первые два сюжета применительно к Марьиной Роще давно отошли в разряд «преданий старины глубокой», то что касается последнего — многим москвичам они памятны если не по собственным детским впечатлениям, то уж точно по рассказам родителей.
Под сенью старых рощ
Вообще-то первоначально славу Марьиной Роще создавали не уголовники, а гулянья и изящная словесность. «Несколько вёрст в окружности со всеми прелестями неподкрашенной природы», как характеризовал эту местность в конце 1820-х московский «Альманах», в хорошую погоду привлекали сюда москвичей разного положения и достатка. Особо же отмечали тут Семик, старинный праздник, пришедший из языческого календаря; в этот день на седьмой четверг после Пасхи поминали усопших. Делать это полагалось широко и разгульно, отчего обычно приключалось всяческое разнузданное веселье, доходившее в иные годы до кулачных боёв «стенка на стенку».
Что до изящной словесности, то начало литературной славе Марьиной Рощи положил Василий Жуковский, написавший в 1809 году одноимённую романтическую повесть, стилизованную под старинное предание; никакого отношения к «лихой» репутации места она не имеет. За ним драматург и переводчик Иван Аничков порадовал театральную публику интермедией с хорами и танцами «Воскресенье в Марьиной роще», а вослед ему необычайно плодовитый и ныне вполне заслуженно забытый «народный писатель» Александр Орлов сочинил «истинно-сатирическую повесть» «Разгулье купеческих сынков в Марьиной роще», а беллетрист Василий Потапов разразился стихотворной драмой «Марьина роща и Сокольники». Читать это всё ныне — решительно невозможно (подробнее читайте в статье «Народные гулянья в Марьиной роще»).
«…Стояла я красна дева при дороге,
Со вострым я со ножичком булатным:
Ни конному, ни пешему нет проезда.
Не много я, красна девица, душ губила:
Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,
А старого и малого в счёт не клала…»
Баллада о Таньке Ростокинской, «Песни, собранные П. В. Киреевским»
При всём том, что название рощи, вроде бы, располагало к романтике, народное сознание, в отличие от интеллигентского, этот вариант решительно отвергало и предпочитало более брутальные сюжеты. По одной из версий, название рощи, образовавшейся во второй половине XVIII века в результате вырубки прежних сплошных лесов, восходит к девушке Марье, полюбившей атамана разбойничьей шайки Илью, бывшего крепостного лакея. Она ушла с ним в лес, где ярко проявились её таланты знахарки, прославившие подругу атамана на всю округу. Другая версия уже саму Марью (Маньку) делает разбойничьей атаманшей. Впрочем, это, скорее всего, вариация на тему более знаменитой легенды о Таньке Ростокинской (благо вот оно, Ростокино, рукой подать), современнице Ваньки-Каина, его возлюбленной и жертве, грабившей проезжих купцов в районе знаменитого акведука. В 1840 году Белинский, перечисляя наиболее популярные у народа лубочные издания, начинает с сочинения «Танька, разбойница ростокинская, или Царские терема. Историческая повесть в 3-х частях», ставя его выше даже памятного нам благодаря Некрасову «Милорда глупого».
Застройка нечётной стороны Сущёвского Вала от Шереметьевской ул. до Александровской, 1914 год
«В Марьиной Роще — люди проще»
Старинные легенды — старинными легендами, но свою бандитскую репутацию Марьина Роща начала приобретать только в конце XIX века, и вряд ли под влиянием фольклора; причина была куда прозаичнее, и имя ей — индустриализация. Промышленный переворот в России привёл к бурному росту городов, и Москва с десятками крупных и сотнями мелких фабрик как в городской черте, так и за её пределами, была одним из лидеров этого процесса. Село Марьино ещё со времён графов Шереметевых было населено ремесленниками, а теперь ему сам бог велел превратиться в растущую как на дрожжах фабричную окраину. Статистический справочник указывает, что в 1897 году в Марьиной Роще проживало 7 898 человек, в 1902-м — около 22 тысяч, а в 1912-м — 33 тысячи; за 15 лет — в 4 раза, что и говорить… Разумеется, большинство рабочих с окрестных фабрик снимали со своими семьями даже не комнаты — углы за занавеской; понятно, что в таких условиях сюда тянулся люд не только рабочий, но и уголовный.
Сухаревский рынок 1900–1904 годы
В такой обстановке бок о бок с ремесленниками традиционных занятий в Марьиной Роще процветали и предприятия нелегальные. Михаил Пришвин вспоминал о своей поездке сюда в середине 1920-х:
« — Гражданин, — остановил я прохожего мрачного вида, — скажите мне, кто живёт в этих жалких домиках? — Фальшивомонетчики, — ответил мне гражданин и больше не стал со мной разговаривать».
Ясно, что поселились они здесь ещё «до Советов». Большим спросом пользовались, благодаря близости Сухаревского и Минаевского рынков, перешивка и перелицовка краденой одежды. «Экипажное заведение», принадлежавшее Ивану Ланину, предоставляло бандитам рысаков. Вовсю торговали самогоном — что в годы винной монополии, что в период «сухого закона». «Девочки», промышлявшие на Тверской, тоже любили селиться здесь — экономно и добираться недалеко; «дома» они, правда, не «работали», но со своими «котами» время проводили шумно и весело.
«Пригороды, в особенности непосредственно примыкающие к Москве, по-видимому, сильно страдают от краж и бесчинств, что, может быть, находится в зависимости от состава населения».
Экономико-статистический сборник «Поселковая жизнь в 1910 году»
Помимо бедности и скученности, кривых переулков и «слепых» закутков, добавляли своего «колориту» старинное Лазаревское кладбище — идеальное место, чтобы скрыться от преследования (историк Алексей Саладин писал в 1916 году, что оно «далеко не ласкает взгляда. Спрятавшись от шума за прочными стенами, кладбище покрыто буйной растительностью»), да три железнодорожные ветки: глухие места между путями тоже были популярны у «лихих людей». «Что ты как из-под моста?» — спрашивали местные плохо одетого человека: пройти под путепроводом и не быть ограбленным удавалось редким везунчикам.
Гулянья в Марьиной роще
Эпоха новая — нравы старые
Революция приводит к оживлению бандитизма в новой-старой столице, и особенно на её окраинах — в Сокольниках, Перово, за Рогожской заставой и, само собой, в Марьиной Роще. В этих краях на Старой Божедомке (ныне улица Дурова) летом 1919-го был ликвидирован милицией знаменитый налётчик Яшка Кошельков с двумя подручными, прославившийся уличным ограблением Ленина (у вождя отобрали автомобиль, документы и пистолет). В это же время в Марьиной Роще имеет свою «базу» дерзкая банда Кольки Хрящика (Николая Константинова), специализировавшаяся на грабежах квартир и частных домов; причём действовали бандиты недалеко от «дома» — в Останкино, Свиблово, за Бутырской заставой. По соседству с «орлами» Хрящика отсыпались и «гуляли» со своими «марухами» «деловые» Бориса Бондаря (Бондарева) и Ваньки-Хулигана (Клюикова), занимавшиеся вооружёнными налётами на склады и прозванные за то «мануфактурщиками». К чести сотрудников недавно образованного Московского уголовного розыска (МУРа) все эти банды просуществовали недолго и были ликвидированы в 1920 году.
Криминальная слава не покидает Марьину Рощу и в годы НЭПа: вновь оживляется мелкое частное ремесло, вновь является большой спрос на «съёмные углы»; но также немаловажно, что именно в это время власти ликвидируют главную «язву» тогдашней Москвы — знаменитую «Хитровку», Хитров рынок с его многочисленными «шалманами», «малинами» и «хазами». Немалая часть «хитрованцев» перекочёвывает в Марьину Рощу, благо сам район очень подходит для обитания людей, не любящих жить на виду: «Домишки и дворы словно нарочно расположены так, чтобы человеку, которому нужно удрать от погони, легко было перемахнуть на соседний двор, оттуда на полотно железной дороги. Будто бы сложенные из карт — дунуть — рассыплются — деревянные домишки полны воровских тайн», — описывал в своём очерке эти места корреспондент «Рабочей Москвы» в 1922-м году.
«Об Америке же <Есенин — Авт.> говорил мне: — Это, Миша, большая Марьина Роща. За московской Марьиной Рощей, как известно, установилась репутация района фальшивомонетчиков и вообще всякого рода грязных дельцов».
Эммануил Герман «О Есенине»
Казалось, «частный сектор», расположенный столь близко к центру города, был обречён; но нет, «ангелом-хранителем» района стал Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года. Он предполагал решительное «наведение порядка» в городе, население которого в середине 30-х перевалило за 3,5 миллиона (накануне революции 1917 года оно было ровно в два раза меньше). Важной частью плана было создание вокруг столицы нескольких «зелёных» колец, которые должны были стать «лёгкими» этого сложного организма. Через Марьину Рощу планировалось провести так называемый Северный луч — полосу парковых массивов, соединявших Останкинский парк и Самотёчную площадь. Поскольку Северный луч не считался первоочередной задачей, это фактически «законсервировало» центр района и на пару-тройку десятилетий отложило снос индивидуального жилья. Благодаря этому и «хулиганские нравы» продолжали сохраняться.
Трифоновская улица. 1969 год
«…Если её там нет»
Сегодняшнее представление о «бандитской Марьиной Роще» в первую очередь сформировано выдающимся фильмом Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя». Многие важные эпизоды напрямую «привязаны» к местности: магазин на Трифоновской, товарный двор Рижского вокзала, 7-й проезд Марьиной Рощи. Получилось очень достоверно (в немалой степени благодаря Владимиру Высоцкому, ставшему фактическим сорежиссёром картины: его детство прошло по соседству, у Крестовской заставы), приметы времени переданы бережно, но к реальной истории события фильма имеют отдалённое отношение — «Чёрной кошки» в Марьиной Роще не было. Дело в том, что самая знаменитая банда послевоенной Москвы — миф.
Марьина-шмарьина Роща.
Улицы, словно овраги.
Синяя мятая рожа ханурика-доходяги.
Евгений Евтушенко, «Марьина роща», 1972 год
О том, что лежит в основе этого мифа, специалисты и историки-любители спорят по сей день. Может быть, московская шпана подхватила «куйбышевский почин» — в 1944-1945 годах в Куйбышеве действовала банда Николая Теплова, которую охотившиеся на неё оперативники назвали «Чёрной кошкой» (несколько раз на местах преступления обнаруживали чёрных котов и котят; отсюда и возникло предположение об особой «бандитской метке»). Может быть, «всплыла» какая-то старая воровская легенда. Факт остаётся фактом: панические слухи, действительно распространявшиеся по Москве и Подмосковью в первые послевоенные годы, опирались, помимо причуд массового сознания, на деятельность московских мальчишек, которые оставляли соответствующие рисунки на стенах и заборах — когда из озорства, а когда и из чувства социальной справедливости (писатель Эдуард Хруцкий вспоминал, как они с приятелями нанесли подобную метку у квартиры подозреваемого ими в жульничестве работника торговли). Разумеется, уголовный элемент этой панической атмосферой всячески пользовался, но сплочённой, организованной преступной группы, постоянно использовавшей подобное «клеймо», — не было. История же банды Ивана Митина, которая кое в чём послужила братьям Вайнерам сюжетной основой для романа «Эра милосердия», к Марьиной Роще отношения не имеет; да и время другое, уже 1950-е…
