В Марьиной Роще никакой рощи среди плотной застройки давно уже нет. Но старая топонимика не обманывает: и роща была, и гуляли в ней москвичи — благо район, давно уже городской, был когда-то не столь удалённым пригородом.
От леса до рощи
Земли, принадлежавшие князьям Черкасским и позже графам Шереметевым, были издавна покрыты лесами. В описании 1646 года, при Якове Куденетовиче Черкасском, значится «деревня Марьина слобода, а в ней бобыли беспашенные кормятся на Москве всякими промыслы и работою». Близость к столице определяла род занятий—и это, пусть непреднамеренно, содействовало сохранению лесного массива.
Граф Пётр Борисович Шереметев женился на единственной дочери и наследнице князя Алексея Черкасского — канцлера и при Анне Иоанновне, и при Елизавете Петровне — Варваре Алексеевне. В графских владениях Марьино продолжало играть подчинённую роль: в основном здесь проживали дворовые — обслуга Останкинского дворца.
Появлению собственно рощи — отдельно стоящего небольшого леска — посодействовало расширение города. В 1742 году неподалёку от Марьина пролегла таможенная граница Москвы, Камер-Коллежский вал. Не просто линия на карте: вал воплотился в насыпь со рвом и заставами — и заодно с вырубленным вдоль всей его протяжённости лесом. Вот тогда Марьина роща, отрезанная от основного лесного массива, действительно стала таковой. А для горожан превратилась и в место досуга. «Густота рощи, совершенно одетой зеленью, предлагает приятную прогулку, здесь несколько вёрст в окружности со всеми прелестями неподкрашенной природы», — писал в начале XIX века «Московский альманах».
Гулянья в Семик
Гулянья, впрочем, имели здесь особый оттенок. Главное из них происходило в Семик — четверг на седьмой неделе после Пасхи. Что не случайно: в этот день было принято поминать пропавших без вести или умерших без покаяния. В Москве же до этого дня хранились на «леднике» подобранные в течение зимы на городских улицах неопознанные трупы, в Семик осуществлялось их захоронение (вспомним и название «Божедомка», которое долгое время носила одна из близлежащих городских улиц, где как раз находился «убогий» или «божий» дом — иначе «скудельница»). Неподалёку с середины XVIII века находилось и одно из вынесенных вдаль от центра московских кладбищ. Погребение усопших, проходившее при немалом стечении народа (в том числе и приходивших в надежде опознать пропавших родственников), парадоксальным образом завершалось разгульным праздником.
Марьина роща в литературе
Марьино тех времен если и отражалось в литературе, то прежде всего в городском фольклоре. Главной темой была трактовка самого названия: то ли идёт оно от некоей «боярыни Марьи», владевшей здешними угодьями в давние времена, то ли от Марьи — атаманши разбойничьей шайки. Иногда возникал своеобразный гибрид — и рассказ уже шёл о неверной боярской жене, бежавшей с разбойником…
Свой вклад в толкование топонима внёс Василий Жуковский. В своей ранней (1809 год) повести «Марьина роща» он явно идёт по стопам «Бедной Лизы» Карамзина, но в сентиментальное повествование властно врываются черты романтической «готики». Сюжет таков: сельчанка Мария, соблазнившись богатством заезжего витязя Рогдая, венчается с ним, забыв своего жениха, певца Услада. История кончается плохо: Мария терзается осознанием своей измены, полный подозрений муж убивает её из ревности, страдающий оставленный жених превращается в отшельника. В довершение по роще, ставшей «Марьиной», бродит призрак убиенной… Словом, «всё исчезло; одно только наименование Марьиной Рощи сохранено для нас верным преданием».
Марьина роща стала однажды и фоном для балетной постановки. Дивертисмент «Семик, или Гулянье в Марьиной роще» написал в 1815 году композитор Степан Давыдов, спектакль шёл в Москве с немалым успехом. Неплохо вписывался он и в празднование победы над Наполеоном и прославление русского оружия — дело в том, что в период пребывания «Великой армии» в Москве Марьина роща оказалась своеобразной лазейкой, где под покровом леса москвичи проникали в город и выходили из него, не замеченные французскими пикетами.
Тогдашние гулянья в Марьиной роще не были чисто простонародными: сюда во множестве съезжалась и «чистая» публика. Есть сведения, что бывали здесь и Гоголь, и Пушкин.
Интересно, что повесть Жуковского чуть было не стала основой для оперного либретто: о написании оперы по её мотивам подумывал Михаил Глинка. Состоялась вместо этого опера «Жизнь за царя» — и, как вспоминал Глинка, эту тему предложил ему вместо своей «Рощи» сам Жуковский.
Михаил Лермонтов делает рощу местом прогулок героя своего раннего незаконченного романа «Княгиня Лиговская» — персонажа вполне светского. «Все его путешествия ограничивались поездками с толпою таких же негодяев как он, в Петровский, в Сокольники и Марьину рощу. Можете вообразить, что они не брали с собою тетрадей и книг, чтоб не казаться педантами. <…> Печорин с товарищи являлся также на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет к великому соблазну квартальных. Встретив одного из этих молодых людей, можно было, закрывши глаза, держать пари, что сейчас явятся и остальные. В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их la bande joyeuse». Но то беллетристика, а вот мемуары. Марьина роща как место вполне пристойное упоминается в мемуарах Елизаветы Петровны Яньковой (знаменитые «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные её внуком Д. Благово»):
«Гулянье в Семик бывало очень большое в Марьиной роще, за Крестовскою заставой, не доезжая Останкина, принадлежащего графу Шереметеву; в особенности же, если гулянье 1 мая от дурной погоды не бывало или не удалось, то в Семик в Марьиной роще народа бывало премножество и катались в каретах».
Ближе к середине XIX века ситуация начинает меняться. Михаил Загоскин (его заметки о Москве 1840-х годов вышли под общим названием «Москва и москвичи»), посвящая Марьиной роще отдельный очерк, сетует на превращение этого «загородного гульбища» в хмельной балаган. Что наводит его и на философские размышления:
«Тут, среди древних могил, гремит разгульный хор цыганок; там, на гробовой плите, стоят самовар, бутылки с ромом и пируют русские купцы. Здесь, у самой насыпи, за которой подымаются могильные кресты Лазарева кладбища, раздаётся удалая хороводная песня; кругом мёртвые спят непробудным сном, а толпа живых, беспечно посматривая на эту юдоль плача, скорби и тления, гуляет, веселится и безумствует, не думая нимало о смерти. Что за чудная страсть у нашего простого народа веселиться на кладбищах? <…> Уж не остаток ли это наших языческих обычаев?»
«Весной того же года [1827 — прим. ред.], Пушкин спешил отправиться в Петербург, и мы были приглашены проводить его. <…> Уже был поздний вечер, а он не являлся. Наконец приехал А. М. Муханов <…> и объявил, что он был вместе с Пушкиным на гулянье в Марьиной роще (в этот день пришёлся семик), и что поэт скоро приедет. Уже поданы были свечи, когда он явился, рассеянный, невесёлый, говорил, не улыбаясь (что всегда показывало у него дурное расположение), и скоро после ужина заторопился ехать. Коляска его была подана, и он, почти не сказав никому ласкового слова, укатил в темноте ночи».
Ксенофонт Полевой «Записки»
Крестьянская реформа 1861 года довершила конец прежней Марьиной рощи. Земли, перерезанные к тому же железной дорогой, пошли с молотка, застраивались домами для бедноты и фабричными зданиями. Местность приобретала дурную славу, её «загородное» положение способствовало привлечению криминального элемента. Что ещё отразится позже в литературе: сюда братья Вайнеры поместят действие своей детективной повести «Эра милосердия», а после здесь же будут действовать герои телефильма «Место встречи изменить нельзя».
