Для просвещённой и барственной, удалённой и удалившейся от государственных дел второй российской столицы — Москвы последнее десятилетие XVIII века ознаменовалось среди прочего возведением роскошного памятника аристократическому жизнелюбию графа Николая Шереметева. В строительстве его усадьбы Останкино участвовали и петербуржцы, и москвичи, и крепостные многочисленных шереметевских вотчин. Были среди них и резчики деревни Марьино, которая давно уже стала частью Марьиной Рощи.
Стартовавшая в 1792 году «стройка века» завершилась в 1798 году. Беспокойный заказчик вникал во все детали проектирования, строительных и оформительских работ. В итоге сам Николай Шереметев — этот европейски образованный романтик, едва не принесший карьеру в жертву искусству, женившийся втайне от императора на крепостной актрисе, и стал главным автором своей загородной усадьбы. Для воплощения грандиозного замысла он привлёк лучших архитекторов двух столиц. Проекты декорации ему присылал из Петербурга любимец Павла I, архитектор Винченцо Бренна. Уже на месте их дополняли и перерабатывали вольные и крепостные, иностранные и русские мастера, вовлечённые энергией и средствами графа в создание «Дворца искусств», как назовут Останкино потомки.
Состязание в роскоши
После указа Петра III «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» в Москву из Петербурга возвратилось множество весьма не бедных и не жаждавших близости к трону представителей дворянских родов. Вслед за уходом чумы 1770-1771 годов здесь развернулось масштабное строительство. И дело было не только в том, что выгоревший в чумные годы центр нуждался в восстановлении. Аристократы Первопрестольной обустраивали новую жизнь, неистово соревнуясь в убранстве усадеб. Декоративные задумки берегли как зеницу ока, а к соперникам за новостями подсылали «шпионов».
В «театральном» пространстве богатой усадьбы той эпохи особую роль получает «живая декорация» — мебель. Не только формы и декор, но даже сама её расстановка меняет характер залы — с интимного на официальный и наоборот, а погоня за пышностью буквально влюбляет город в золочёную резьбу. Стремлению перещеголять соседа прекрасно служил не только индивидуальный, но и типовой декор. Фасады украшали составленные из стандартных отливок медальоны и фризы, интерьеры — комбинации серийной деревянной и «бумажной» резьбы. Мебель нередко делали повторно: для разных владельцев и для одного (чтобы не чувствовалось разницы при переезде из дома в дом). Работы эти требовали навыков и мастеров, но вплоть до середины века все творческие силы забирал к себе Петербург. За его пределами домашний обиход во многом сохранял традиции допетровского времени.
По лавкам и полатям
Мебель европейского типа приходит в обычный русский дом лишь к середине XVIII века, но и тогда её очень мало — даже во дворцах. Традиционная обстановка была однообразной и скудной: лавки и скамьи (иногда табуреты-«стольцы»), столы с тяжёлым подстольем, стенные полки (реже — поставцы за занавеской). Все эти предметы несложных очертаний и выдержанных пропорций украшали росписью или плоской резьбой.
Со времён Ивана Грозного в царских и вельможных палатах начинает появляться «заграничный шик»: сначала английская и итальянская мебель, в XVII веке — польско-немецкая, при Петре I — голландская, в 1740-е годы — французская. До поры до времени её хватало лишь на парадные покои («для себя» по-прежнему используют лавки). Чтобы восполнить дефицит, ремесленники Оружейной палаты начинают делать копии по западным образцам — под руководством «выезжих» и пленных иностранных мастеров. Стулья (среди них были и «разгибные» — складные) обивают, декорируют барочной выпуклой резьбой и золотят. Прежде гладко окрашенные поверхности столов расцвечивает живопись или инкрустация — для неё используют разноцветный шпон, раковины, куски стекла, каменную мозаику. Для подарков царским приближённым мастера Оружейной палаты делают копии наборных шкафов в технике маркетри.
Главным источником вдохновения царских резчиков становятся лицевые библии с орнаментальными образцами для прихотливой, объёмной растительной флемской резьбы.
С началом строительства Санкт-Петербурга всех мастеров забирают туда: они исполняют волю и замыслы приглашённых зодчих. Оружейная палата из царских мастерских превращается в музей. Новая столица создаёт официальный, академический, чопорный декоративный стиль, столь далёкий — во всех смыслах — от радушно-ленивой Москвы.
Поставец, Техника маркетри, Шкаф для одежды, 1800 год
Вольные и подневольные
Своя декорационная и мебельная школа в Москве возникает заново лишь со строительным подъёмом 1770-х годов. Спрос рождал предложение, тем более город готовился к возведению Большого Кремлёвского дворца. Проект так и не был реализован, но на базе Экспедиции Кремлёвского строения теперь готовили архитекторов, резчиков, лепщиков, позолотчиков и декораторов.
Привлечённые строительным бумом и отсутствием цеховых рамок, в Москву стали стекаться мебельщики-иностранцы — столяры и резчики. Первые занимались корпусной мебелью (иногда также паркетом), вторые делали резную мебель, сами её золотили, выполняли лепные работы, модели для гипсового декора. К ним потянулись ученики — вольные и крепостные. Вольные часто оставались в подмастерьях, выкупали мастерскую учителя или открывали своё дело. Крепостных нередко отдавали в учение ещё детьми. Отучившись несколько лет по контракту, они возвращались к хозяевам: им находили работу дома, отпускали в город на оброк или «приписывали» подмастерьями к какой-нибудь мастерской. Такую учёбу проходили и крестьяне шереметевских вотчин.
Позже советская эпоха на всех навесила ярлыки: плативших за учёбу дворян поголовно записали в «салтычихи», крепостных мастеров вознесли на пьедестал. Убранство многих русских усадеб приписывали крепостному гению, на счёт «крепостной интеллигенции» относили все успехи и достижения.
«Нигде — ни у нас, ни за границей—не встречается подобного ни по характеру, ни по количеству полного убранства дома, не видно такого собрания единотипных деревянных вещей. Не верится, что чудно золочёные гирлянды, тонкие цветы и мельчайший орнамент — не бронза, а дерево… Это царство обмана, где невольно трогаешь вещь, чтобы проверить материал».
Пётр Вейнер, 1910 г
Николай Шереметев «салтычихой» не был, хоть и свободу своим людям давать не спешил. Отец его ещё в 1760-е годы устроил школы для крестьянских детей в Кусково и Останкино, он же первым отправил на учёбу вотчинных мастеровых. Спустя 30 лет уже Николай Петрович открывает школы и богадельни во всех своих обширных вотчинах на 200 с лишним тысяч душ. Крестьяне его, включая марьинских, были в основном «безпашенными» — веками они жили торговлей и ремеслом. Самые зажиточные ссужали барина, а то и выписывали труды Карамзина. Выучившиеся мастеровые жили на содержании хозяина: он определял фронт работ, давал продукты, одежду и деньги. Отдельную плату за работу получали редко — лишь за особые заслуги. Перед отправкой на учёбу в город работников учили дома опытные мастера. Нередко здесь вырастали «рабочие династии» — в Кусково и в Останкино многие работали семьями.
«Большой и красивый дом»
Останкинское великолепие превзошло все ожидания — не зря готовилось втайне. Золочёную резьбу, мебель, паркеты, зеркала — всю сверкающую и переливающуюся обстановку новой усадьбы не уставали нахваливать самые могущественные современники. Как напишет польский король Станислав Понятовский: «Бельэтаж весь деревянный, но с таким искусством отделанный и украшенный, что никогда нельзя было бы и подумать, что он сделан из дерева. Из тех нескольких сот мастеровых и художников, которые там работали, можно было насчитать не более четырёх-пяти иностранцев, а остальные были не только чисто русские, но почти все люди самого графа Шереметева».
В действительности на строительстве усадьбы трудилось столько разных мастеров, что до сих пор установить работу каждого бывает совсем не просто. И всё же, как полагают современные исследователи, роль крепостных несколько преувеличена.
Самый большой и ответственный объём столярных, лепных и резных работ выполняла московская мастерская французского скульптора-резчика Павла Споля. Именно он делал проект оформления роскошного Итальянского павильона — крепостные архитекторы его копировали и отправляли хозяину на утверждение с объяснением предстоящих работ.
В период строительства у нескольких работавших здесь мэтров учились крепостные мальчики: в 1794 году — у резчика Леблона, в 1795–1796 годах — у столяра Лекеня. Многие крестьяне Шереметева, наряду с вольными ремесленниками и крепостными княгини Щербатовой, обучались у самого Споля и работали в Останкино под его началом. По результатам учёбы рядовым ученикам давали работу техническую (они дозолачивали или дорезали детали почти готовых изделий). Одарённые же работали наравне с учителями и вольными мастерами. Правда, собственные проекты обычно не делали — воплощали чужие или копировали образцы. Подготовка велась артельным способом — непосредственно в ходе работы: ученики копировали образцы, каждый делал свой участок, над заказами трудились в тесном контакте с мастером, так что манера учеников была в целом сходна с манерой учителя.
«Попросить Споля, чтобы он с тобою съездил в новостроющийся дом графа Безбородки, где тебе сделать замечание, нет ли каких новостей и редкостей, как то в убранстве и прочем и представить ко мне».
Николай Шереметев — управляющему Останкино Агапову
И всё же работу останкинских крепостных отличает целый ряд любопытных черт. Талантливый марьинский столяр, ученик Споля и сам учитель — Иван Мочалин выполнял копии сполевских торшеров для Голубого зала останкинской усадьбы. Как и другие крестьяне-резчики, он отдавал предпочтение знакомым из жизни природным мотивам. Цветы и плоды из-под его резца выходили крупными и живыми (в отличие от чуждо-античных пальметт), сфинксы вызывали в памяти образы сказочных персонажей, пропорции торшера изменялись — он обретал «сходство с массивным деревом», а золочение дополнял яркий цвет фона, напоминающий фон традиционной русской резьбы. Зачастую крепостных привлекали к золочению (под присмотром кого-то из опытных мастеров): иностранцы золотили благородным оттенком, но своими силами выходило гораздо дешевле. Создателями самых эффектных паркетов Останкино называют шереметевских ремесленников Ф. Прядченко, Е. Четверикова, марьинского столяра и механика Федора Пряхина. Эти работы отличает тонкое знание свойств дерева (его структуры, взаимодействия со светом) и удачная комбинация разных пород.
«…В штушные полы, …которые делаются Пряхиным, …прибавить на оных украшений по посланному образцу, а ежели оного украшения как то репейков и ободка из красного дерева вделать Пряхин не сможет, то стараться нанять постороннего мастера, хотя из немцев».
Николай Шереметев, 1796 г.
Из архивов Останкино до нас дошло еще много имён крепостных мастеров: лепщиков (И. Хожбин, И. Фокин), позолотчиков (Ф. Хожбин, А. Рыбаков), столяров и резчиков. После отъезда хозяина в Петербург одни из них остались в шереметевских вотчинах, других отпустили на заработки в столицу. Удалось ли кому-то из них создать собственную мастерскую — к сожалению, неизвестно.
