Улица Павла Корчагина в Алексеевском районе свое имя получила в 1965 году, а до этого называлась Мазутным проездом, а до того — 1-м Мазутным проездом, а еще раньше — Мазутовским проездом. Здесь располагались мазутные и нефтяные хранилища акционерного общества «Мазут». Мазутный проезд городские власти переименовали, скорее всего, из-за неблагозвучности. Павел Корчагин не имеет никакого отношения к этим местам. Строго говоря, он не имеет отношения ни к каким местам — это вымышленный человек.
Павел Корчагин
Павел Корчагин — главный герой романа Николая Алексеевича Островского «Как закалялась сталь» (1934). Роман во многом автобиографический, а в жизни причудливо переплелись личность автора, образ героя и советский миф о них обоих. Однако обо всем (и обо всех) по порядку. Павел Корчагин родился в семье бедняков. Терпел лишения и унижения. После революции отправился на Гражданскую войну. Воевал он, разумеется, на стороне красных, затем устанавливал советскую власть в украинской глубинке, боролся с ее противниками. Борьба шла нешуточная — свистели пули, гремели взрывы. Заразился тифом. Выжил. Снова агитационная и прочая работа — вся жизнь Корчагина посвящена построению коммунизма. Но начали сказываться старые раны и перенесенный тиф — Павла Корчагина парализовало, он стал слепнуть.
Трагедия. Не потому трагедия, что молодая жизнь рванула под откос, а потому что он теперь не может продолжать борьбу за новый мир. Но Корчагин все-таки находит выход. Ведь слово тоже может быть орудием борьбы. И Павел становится писателем. Таким образом он «остается в строю».
Пациент Старой Мацесты
Жизнь самого Николая Островского не слишком отличалась от жизни его литературного героя. Бедность, Гражданская война, установление советской власти, раны и тяжелые болезни — тиф, полиартрит и, наконец, болезнь Бехтерева. Этот недуг поражает суставы и может лишить их подвижности. Николай Алексеевич передал Павлу не только свой опыт борца, но и не менее богатый опыт пациента.
«Санаторий № 5 в Старой Мацесте. Трехэтажное каменное здание на вырубленной в скале площадке. Кругом лес, зигзагом бежит вниз подъездная дорога. Окна комнат открыты, ветерок доносит снизу запах серных источников. Корчагин один в своей комнате. Завтра приедут новые товарищи, и у него будет сосед». Это фрагмент из романа и вместе с тем воспоминание самого Островского. В 1928 году он впервые приезжает на мацестинский курорт. Николай Алексеевич пишет родственникам:
«Принял первую ванну (5 минут). Роскошная штука! Это не ключевая! Для тяжелобольных громадная ванная комната. Кресла, носилки заносят в ванну — простор и удобство. Санаторий высоко на горе, кругом лес, пальмы, цветы. Красиво, покарай меня господь! Ванны в 200 шагах внизу. Возят на линейке с горы вниз. Но какие спецы санитары! Ни толчка, ни удара! Среди нянь и санитаров есть уже друзья. Сестры молодые — и “Правду” буду читать, и все прочее… Через пять дней в ванне будут делать массаж, выносить под пальмы днем в специальных креслах. Пропущенные дни продлят… Уже сидит в обед контроль — сестра — подгоняет кушать… Ну, нет ни одной неудачи! Сплю хорошо. Ночью мертвая тишина, целый день открыты окна. Вот где я отдохну».
Николай Островский (четвертый справа) наблюдает за игрой в шахматы в санатории «Майнаки». Евпатория, 1927 год
Сочинский житель
Лечение оказывается успешным, движение постепенно возвращается, и вдохновленный Островский остается на целый год в Сочи. Увы, наступает другая напасть. Из-за ранения в голову, полученного в 1920 году, он начинает стремительно слепнуть: «Сволочные глаза мои все в том же духе, саботируют — пишу, но убей, не вижу, что пишу. Боюсь, что написал слово на слово, а ты ничего не разберешь и будешь меня только ругать, ты уж прими в амнистию все». Следом за ним стал терять зрение и Павел Корчагин.
В 1929 году Николай Алексеевич едет в Москву — делать операцию на глаза. Увы, она не помогает. Он возвращается в Сочи, продолжает лечиться, но на этот раз болезнь уже не так сговорчива. Со временем недуг прогрессирует — работает лишь кисть одной руки. В этой руке Островский постоянно держит палочку с тряпочкой. С ее помощью он сгоняет с лица толстых сочинских мух. Николай Алексеевич уже не может писать даже с помощью специального трафарета для слепых — только диктует.
Врачи, однако, все равно советуют Островскому жить в Сочи — московский климат его вообще убьет. Он слушается и лишь изредка ездит в Москву. В конце концов, какая ему разница, где жить — он все равно только лежит и ничего не видит. К тому времени Островский уже написал повесть «Рожденные бурей» — про дивизию Григория Котовского. Послал ее в Одессу, на рецензию «котовцам», бывшим бойцам той дивизии. Увы, повесть пропала, а второго экземпляра не было. И в конце 1930 года Николай Алексеевич приступает к главному и фактически единственному произведению своей жизни — роману «Как закалялась сталь» (позднее он пытался еще раз написать повесть «Рожденные бурей», но не успел ее завершить).
«Мужество»
В 1935 году в биографии Николая Островского случилось судьбоносное событие. В Сочи приехал Михаил Кольцов — маститый журналист, первое газетное перо страны. Кто-то рассказал ему, что в одном из домиков на Ореховой улице живет лежачий инвалид, ветеран Гражданской, и пишет книги. Михаил Ефимович побывал в том домике, и 17 марта в «Правде» появился его очерк «Мужество»:
«Николай Островский лежит на спине, плашмя, абсолютно неподвижно. Одеяло обернуто кругом длинного, тонкого, прямого столба его тела, как постоянный, не снимаемый футляр. Мумия. Но в мумии что-то живет. Да. Тонкие кисти рук — только кисти — чуть-чуть шевелятся. Они влажны при пожатии. В одной из них слабо держится легкая палочка с тряпкой на конце. Слабым движением пальцы направляют палочку к лицу, тряпка отгоняет мух, дерзко собравшихся на уступах белого лица…»
Накануне Островский уснул никому не известным, не интересным, не нужным калекой — а проснулся всесоюзной знаменитостью. Молодые сочинские комсомолки выстроились в очередь, чтобы записывать за героем его сочинения. К работе с текстами Островского привлекли целую армию самых надежных столичных редакторов. После их обработки от самого Николая Алексеевича оставалось немногое. Все, что было там живого, безвозвратно исчезало, но эти тексты становились идеологически безупречными.
Николай Островский выступает по радио, 1935 год // Николай Островский с родными в день вручения ему ордена Ленина. Слева направо: жена писателя Раиса Порфирьевна, сестра Екатерина Алексеевна, племянница Зина, брат Дмитрий Алексеевич и мать Ольга Осиповна. Сочи, 1935 год.
Островский миф
Из Островского старательно лепили новый миф. Его принимали в какие-то комитеты, правления. Он стал самым уважаемым сочинцем, учил жизни молодежь. Хотя, что сам он знал об этой жизни? Ровным счетом ничего. Он не видел сочинского пляжа, не слышал, о чем говорят на базаре. Круг общения писателя тщательно отфильтровывался.
Единственным источником информации был для него черный круглый радиовещатель, так называемая «тарелка». Через нее он узнавал о строительстве светлого будущего, о коварных шпионах, троцкистах и вредителях всякого рода. Партия — сильная, мудрая — с ними успешно боролась, и это Островского искренне радовало.
Николай Алексеевич отчитывался о своей «проделанной работе»: «Первый период борьбы — выселение буржуазии — закончен. Необходимо успокоиться, уж очень много сил ушло на ужесточенную стычку. Победа осталась за нами. В доме остался только один враг, буржуйский недогрызок, мой сосед. В бессильной злобе… не дает нам топить, и я сижу в холодной комнате; мое счастье, что стоит прекрасная погода».
О своей собственной жене писал так: «У меня все невзгоды забываются… когда я наблюдаю, как растет и развивается молодая работница. Это моя политическая воспитанница, и мне очень радостно, что растет новый человек — она сейчас с головой ушла в работу… Она прибегает радостная, полная заданий и поручений, и мы оба работаем над их решением — сейчас подготовка к предвыборам горсовета».
Островский и в своей болезни ничего не понимал. Радовался: «Приложите руку к моему сердцу, оно гвоздит 120 ударов в минуту, — до чего у нас стало хорошо жить на свете». Сильно учащенный пульс казался ему благом.
***
В декабре следующего 1936 года Николай Островский умер. Тяжело, в страданиях. В это время вся страна зачитывалась героическими приключениями Павки Корчагина и преклонялась перед идеальной личностью автора. А спустя всего четверо суток, в день похорон, из типографии вышли первые экземпляры неоконченных «Рожденных бурей».
Миф только набирал силу.
