В середине XIX века Чертаново было стремительно растущим селом, количество дворов в нём быстро увеличивалось. Существовал здесь и этапный дом — место, где останавливался конвой, сопровождавший заключённых из Москвы в «места не столь отдалённые». Это была тюрьма, но не постоянная, а временная. Узники не проводили на территории нынешнего Северного Чертанова больше трёх дней.
Сравнивать современные спутниковые карты с теми, что рисовались карандашом от руки в XIX веке, — дело занятное, но трудное. Можно, однако, с определённой уверенностью утверждать следующее: где-то между современными Балаклавским проспектом и Сумской улицей в XIX веке располагался этапный дом. Сказать точнее, увы, невозможно.
Стратегическое значение
Этапный дом был построен в Чертанове неспроста. В середине XIX века село — по причинам, от него не зависящим, — стало чем-то вроде транспортного узла. Дело в том, что рядом проходили сразу две чрезвычайно важные дороги.
Старая Серпуховская дорога — часть более древнего маршрута, некогда соединявшего Москву с Золотой Ордой (подробнее о ней читайте в статье «Когда я на почте служил ямщиком…»). В своё время тракт делал огромный крюк на том месте, где теперь располагается район Чертаново. Дорога огибала непроходимый лес, частью которого был массив, ныне известный как Битцевский парк.
Князья перестали регулярно ездить в Орду ещё в XIV веке, но дорога-то никуда не делась. Старая Серпуховская дорога оставалась важной артерией, соединявшей прежнюю столицу с южными городами и территориями. Правда, в 1840-е местную транспортную инфраструктуру существенно обновили: в России активно шло строительство шоссейных дорог. Николай I был большим специалистом в инженерном деле (и это не шутка), строительство разного рода дорог было для него настоящей страстью. Именно он распорядился построить шоссе, которое соединило бы Москву с польскими территориями, входившими в состав империи. Его, кстати, и теперь можно найти на карте Москвы. Речь, разумеется, о Варшавском шоссе, которое тогда называли просто «польской дорогой». Построили её в кратчайшие сроки. Варшавка частично поглотила Старую Серпуховскую дорогу, подхлестнув заодно развитие здешних сёл. В конце сороковых годов XIX века движение тут было очень интенсивным, и Чертаново резко вытянулось на восток, поближе к новой дороге. Примерно в это время тут и появился этапный дом, но точная дата строительства этого казённого учреждения нам неизвестна.
Когда появился этапный дом?
Предположительно, этапный дом построили в конце сороковых, то есть уже после строительства Варшавки. Иначе было бы просто нелогично. Зачем этапный дом, если нет дороги? Этапный дом в Чертанове отмечен на картах, составленных в 1855 и 1856 годах. Это свидетельствует о том, что построен он был до этих дат. Итого: дата основания определяется на отрезке между 1845-м и 1855-м. Первое письменное упоминание об этапном доме относится вообще к 1862 году. В России бурно шли знаменитые реформы Александра II. Для упрощения этой работы правительство заказало справочник с подробным описанием всех поселений огромной империи. Многотомный «Список населённых мест Российской империи» готовили несколько лет. В 24-м томе есть и описание Чертанова — села на 47 дворов. Есть и упоминание этапного дома, а также сведения о том, что сразу три местных двора находились в государственной собственности и были к этой самой тюрьме приписаны. То есть в этих избах, очевидно, селили конвойных, сопровождавших каторжан. То ли по случайности, то ли нет, совсем рядом находился ещё и питейный дом, проще говоря — кабак.
Забавное совпадение или всё-таки не совпадение вовсе.
Нелёгкий быт каторжанина
Этапный дом в Чертанове существовал по меньшей мере полвека. Следы его окончательно теряются в 1910-е годы. Первая мировая и революции изменили жизнь России до неузнаваемости, старая система умерла, а с ней умерли и старые учреждения, в том числе тюремные. Нет никаких сведений о том, что за эти 50–60 лет из чертановской дорожной тюрьмы был совершён хотя бы один побег. У этого есть причины. Дело в том, что система содержания и этапирования заключённых была детально продумана с прицелом на то, чтобы те никак не могли бежать от конвоя. На этот счёт имелся даже целый ряд законодательных актов, бум их пришёлся как раз на правление Николая I. Особое внимание уделялось каторжанам — ведь именно их должны были в первую очередь конвоировать из крупных городов к местам отбывания наказаний. В 1822 году был составлен Устав о ссыльных — продукт многолетнего творчества плодотворного российского законописца Михаила Сперанского. Он пытался на юридическом уровне отделить каторжан от ссыльных. Надо отметить, что с задачей этой он справился лишь частично. Тем не менее все законы империи следующих 20 лет апеллируют именно к этому уставу. Лишь в 1845 году появился новый фундаментальный документ — «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». Чтение это не для слабонервных. Уложение делило каторгу на срочную и бессрочную, а также выделяло три типа работ: рудниковые, заводские и крепостные, выстраивая их по тяжести наказания. К каждому из них полагалось ещё и определённое количество ударов плетьми. Например приговорённому к работам на рудниках без срока назначалось в довесок сто ударов (от такого арестованный запросто мог умереть); приговорённому же к работам на заводе на срок до восьми лет назначали от 30 до 40 ударов. Работа на рудниках являлась более суровым наказанием. К заводам приговаривали в том случае, если имелись смягчающие обстоятельства. При этом заключённого можно было перевести с одного типа работы на другой, увеличив или уменьшив срок отбывания наказания. На практике система работала далеко не всегда, не говоря уже о том, что заводские работы не обязательно оказывались легче труда на каменоломнях и в шахтах. Разделение было отменено только в 1885 году. Каторжан в России было много, чтобы не сказать очень много. В эту категорию попадали не только люди, повинные в преступлениях, но также, например, крестьяне, не угодившие своему хозяину. Помещик имел полное право отправить крестьян на каторгу. Юридические причины не требовались, достаточно было простого желания. Такие вещи даже не прописывались в «Уложении», там речь шла лишь о государственной системе наказаний.
Условия содержания были жёсткими. Каторжане-простолюдины отправлялись к месту наказания пешком, и далеко не все выдерживали многокилометровый путь. Тем более что идти приходилось, во-первых, в кандалах, во-вторых, с железным прутом. Этот прут делал положение заключённого особенно тяжёлым. К нему приковывались по 12 человек разом. И так, вместе, связанные одной целью и скованные одним прутом, каторжане отправлялись из Москвы в Сибирь или на Урал. Разницы между ними не делали. К пруту приковывали и стариков, не имевших шансов выдержать тяготы пути, и молодых людей. Более слабые всегда замедляли процессию, а умерших нередко не открепляли от прута, и оставшимся приходилось волочить за собой труп, иногда по много вёрст. Условия содержания заключённых в этапных домах, каковых на территории страны было множество, никак не регламентировались. В дороге каторжане полностью попадали во власть конвойных. У конвойных же имелись свои резоны. Побег заключённого вёл к серьёзным взысканиям. При определённых обстоятельствах конвоир, упустивший узника, сам мог оказаться на его месте. Это, в свою очередь, приводило к ужесточению режима. В камерах этапных домов их зачастую не разделяли, а иногда даже приковывали вместе с прутом к стене. Известны случаи, когда умерших не отделяли от процессии до самого конца пути, чтобы засвидетельствовать, что узник не бежал, а умер. Эти случаи, впрочем, исключительны. Из этапных домов не бежали, но там часто умирали. Потому возле каждого такого учреждения имелось что-то вроде кладбища, но без крестов и могильных плит. Просто огороженная территория, где массово хоронили покойников. Впрочем, был в Москве один человек, неустанно боровшийся за права заключённых. В конце 40-х — начале 50-х годов XIX века он посетил многие этапные дома империи. Бывал он, несомненно, и в Чертанове.
Добрый доктор
Фёдор Петрович Гааз был, разумеется, никаким не Фёдором и даже не Петровичем. Звали его изначально Фридрихом-Иосифом и происходил он из семьи прусских католиков. В 1806 году совсем ещё молодой медик прибыл в Россию, чтобы стать личным врачом влиятельного семейства Репниных-Волконских. В итоге он поселился в Москве, обрусел и стал называться уже не Фридрихом-Иосифом, а на русский манер — Фёдором Петровичем. У Репниных Гааз служил недолго, в 1807 году он стал главным врачом Павловской больницы, успел посетить Кавказ и Урал, а в 1812 году даже побывал полевым хирургом в кутузовской армии. После войны новоиспечённый Фёдор Петрович планировал открыть в Москве собственное дело — то ли частную больницу, то ли аптечную лавку, то ли ещё что-то в этом духе. Но в итоге вышло так, что Гааз тесно познакомился с бытом российских заключённых. По сути, он превратился в правозащитника, душа его, подобно душе Радищева, «страданиями человеческими уязвлена стала». Так обрусевший немец начал борьбу за улучшение условий содержания узников, в том числе каторжан. Этой борьбе способствовало и его общественное положение. Приблизительно в 1825 году Гааз пресёк эпидемию тифа в одной губернской тюрьме. Вскоре после этого его назначили главным врачом Москвы, а несколько лет спустя Фёдора Петровича включили в Московский попечительный о тюрьмах комитет. Задача защиты узников от болезни вовсе не была для комитета основной, даже наоборот. Гааз, однако, изменил практику. Ознакомившись со статистикой смертности каторжан, доктор пришёл в ужас. Гааз первым заговорил о том, что большинство узников не добираются до каторги, а этапные дома превращаются в дома смерти. Дальше было четверть века непрерывной борьбы с чиновниками и генералами. Те никак не могли взять в толк, почему этот странный немец так печётся о последних на свете людях — заключённых, среди которых были душегубы, насильники и грабители. Гааз, однако, не сдавался. Доктор разработал облегчённые кандалы, которые испытал на себе. Внутри оков находились кожаные прокладки, исключавшие прямой контакт конечностей с металлом. Впрочем, главной победой Гааза была ликвидация прута. Вместо него стали использовать цепь, и то не всегда. Её применяли лишь при этапировании особо опасных преступников. Со стариков и подростков (ребёнок 13 лет вполне мог быть приговорён к каторге) в этапных домах полагалось снимать кандалы. На борьбу за права заключённых Гааз потратил почти всё своё состояние. За 25 лет противостояния с чиновниками он несколько раз попадал в опалу, а однажды едва сам не загремел в тюрьму. В последние годы жизни доктор добивался введения закона, который запрещал бы помещикам ссылать крестьян на каторгу без суда. Умер доктор Гааз в 1853 году.
