Дачи как примета загородной летней жизни появились еще в Петровскую эпоху, но бурное развитие дачного строительства относится к началу XIX века. В окрестностях Москвы, на Яузе, по берегам Москвы-реки, появлялись первые дачные домики. Дачный поселок в Покровском-Стрешневе стал одним из первых в Подмосковье.
Дачи в Покровском предназначались для людей отнюдь не бедных. Сегодня поселок назвали бы «элитарным». Здесь проводили лето богатые чиновники и купцы. В 1840-е годы в Покровском снимал дачу врач, действительный статский советник Андрей Евстафьевич Берс со своим многочисленным семейством. У него было три дочери: Елизавета, Софья и Татьяна, в замужестве Кузминская, и пять сыновей: Александр, Петр, Степан, Владимир и Вячеслав. Будущая жена Льва Николаевича Толстого — Софья Андреевна Берс — родилась именно в Покровском 22 августа 1844 года.
Семью Берса Толстой хорошо знал и посещал в Москве. За Льва Николаевича прочили старшую дочь — Елизавету. Что касается Толстого, то к серьезной, образованной, начитанной, иногда слишком жеманной Елизавете Лев Николаевич был равнодушен. Он выделял Соню и симпатизировал Татьяне, которую в шутку называл мадам Виардо (помимо намека на внешнее сходство стоит учесть, что у Андрея Евстафьевича была дочь от Варвары Петровны Тургеневой; писатель Иван Тургенев, влюбленный в Полину Виардо, приходился детям Берса единокровным братом). Именно в Татьяне, с которой Толстой на всю жизнь сохранил теплые дружеские отношения, многие видят возможный прототип Наташи Ростовой в «Войне и мире».
Софья Андреевна к тому времени сдала экзамен в Московском университете на звание домашней учительницы и явно проявляла склонности к литературе. У нее был жених — Митрофан Андреевич Поливанов. Визиты Толстого внесли смуту в душу Софьи Андреевны. Любовь ее «разделилась», как, по воспоминаниям Татьяны Кузминской, говорила их няня. Она была не слишком увлечена Поливановым, а ухаживания Толстого ей одновременно льстили и несколько ее пугали. К тому же ей было неловко перед Лизой, которую продолжали считать толстовской невестой.
Эти переживания передает и сочиненная Софьей Андреевной повесть. «В повести, — пишет в своих воспоминаниях Татьяна Кузминская, — два героя: Дублицкий и Смирнов. Дублицкий — средних лет, непривлекательной наружности, энергичен, умен, с переменчивыми взглядами на жизнь. Смирнов — молодой, лет 23, с высокими идеалами, положительного, покойного характера, доверчивый и делающий карьеру. Героиня повести — Елена, молодая девушка, красивая, с большими черными глазами. У нее старшая сестра Зинаида, несимпатичная, холодная блондинка, и меньшая — 15 лет, Наташа, тоненькая и резвая девочка». Заканчивается повесть тем, что Елена устраивает брак Дублицкого с Зинаидой, а сама выходит замуж за Смирнова.
Лев Николаевич с этим явно домашнего употребления произведением тоже ознакомился, но себя не признал. «Дала прочесть повесть. Что за энергия правды и простоты. Ее мучает неясность. Все я читал без замиранья, без признака ревности или зависти, но “необычайно непривлекательной наружности” и “переменчивость суждений” задело славно. Я успокоился. Все это не про меня», — записал он в дневнике 26 августа 1862 года. Впрочем, в период ухаживания за Софьей Андреевной Толстой неоднократно будет называть себя «отвратительным Дублицким». Толстой тогда возвратился из Башкирии, где поправлял здоровье и пил кумыс, и часто навещал Берсов на даче в Покровском.
«Дача наша была двухэтажная. Внизу жили родители, гувернер с старшими мальчиками, потом была комната для приезжих, большая гостиная, столовая и терраса. Наверху помещались дети с няней, прислуга, и была наша большая, светлая комната с итальянским окном; из окна был веселый, живописный вид на пруд о островком, церковь с зелеными куполами. Живописная дорога, извиваясь, вела из города к нашей даче. Мама называла нашу комнату “комнатой трех дев”», — вспоминает Татьяна Кузминская. Общество у «трех дев» собиралось шумное, молодое, веселое, устраивались домашние спектакли, прогулки. Эта атмосфера, разумеется, не могла не повлиять на Толстого. Он, объясняясь в своих чувствах, пишет Софье Андреевне «письмо буквами», то есть вместо слов пишет только начальные буквы. Так в романе «Анна Каренина» поступит Левин, признаваясь в любви Кити. Правда, Софья Андреевна, в отличие от героини толстовского романа, «буквенное» письмо не поняла. 29 августа Толстой записал в дневнике: «Пошел к Берсу <…> в Покровское. Ничего, ничего, молчание <…> Не любовь, как прежде, не ревность, не сожаление даже, а похоже, а что-то сладкое — немножко надежда (которой не должно быть) <…> Но чудная ночь и хорошее, сладкое чувство. Заставила разбирать письмо. Я смутился. Она тоже».
Неясность, переживания, сомнения, взаимное смущение продолжались еще полмесяца. Все разрешилось, когда Софья Андреевна, отправившись вместе с семьей в Тульскую губернию к своему деду, навестила Толстого в Ясной Поляне. В своем дневнике Толстой коротко пишет об этих днях.
«15 Сент. Не сказал, но сказал, что есть, что сказать…
16 Сентября. Сказал. Она — да. Она как птица подстреленная. Нечего писать. Это все не забудется и не напишется.
17 Сентября. Жених, подарки, шампанское. Л[иза] жалка и тяжела, она должна бы меня ненавидеть. Целует».
23 сентября 1862 года Лев Толстой и Софья Берс поженились.
В покровских дачах отдыхала и семья Сергея Михайловича Соловьева. Его сын, философ Владимир Соловьев в письме издателю «Вестника Европы» Михаилу Стасюлевичу так описывает свои подростковые впечатления от дачной жизни в Покровском:
«Учились мы (Соловьев пишет о философе Льве Лопатине.— Н. А.) розно, но летнее время проводили вместе в подмосковном селе Покровском-Глебове-Стрешневе, где наши родители в продолжение многих лет жили на даче. Цель нашей деятельности за это время состояла в том, чтобы наводить ужас на Покровских обывателей, в особенности женского пола. Так, например, когда дачницы купались в протекающей за версту от села речке Химке, мы подбегали к купальням и не своим голосом кричали: «Пожар! Пожар! Покровское горит!» Те выскакивали в чем попало, а мы, спрятавшись в кустах, наслаждались своим торжеством.
А то мы изобретали и искусно распространяли слухи о привидениях и затем принимали на себя их роль. Старший Лопатин (имеется в виду Александр Лопатин.— автор.), отличавшийся между нами физической силою и ловкостью, а также большой мастер в произведении диких и потрясающих звуков, сажал меня к себе на плечи верхом, другой брат надевал на нас обоих белую простыню, и затем эта необычайного вида и роста фигура, в лунную ночь, когда публика, особенно дамская, гуляла в парке, вдруг появлялась из смежного с парком кладбища и то медленно проходила в отдалении, то устремлялась в самую середину гуляющих, испуская нечеловеческие крики. Для других классов населения было устроено нами пришествие антихриста. В результате мужики не раз таскали нас за шиворот к родителям, покровский священник, не чуждый литературе, дал нам прозвище «братьев-разбойников», которое за нами и осталось, а жившие в Покровском три актрисы, г-жи Собещанская, Воронова и Шуберт, бывшие особым предметом моих преследований, сговорились меня высечь, но, к величайшему моему сожалению, это намерение почему-то не было исполнено. Впрочем, иногда наши занятия принимали научное направление. Так, мы усиленно интересовались наблюдениями над историей развития земноводных, для чего в особо устроенный нами бассейн напускали множество головастиков, которые, однако, от неудобства помещения скоро умирали, не достигнув высших стадий развития».
