На северо-востоке Москвы в Алексеевском районе располагается Пятницкое кладбище — оно хранит много тайн и воспоминаний о былых временах. История его основания вызывает ужас, а имена, выбитые на могильных плитах, отсылают к самым крутым поворотам российского прошлого.
Чумное капище
Царица грозная,
Чума
Теперь идет на нас сама
А. С. Пушкин, «Пир во время чумы», 1830 год
Годом основания Пятницкого кладбища стал страшный для России 1771-й. В Москве бушевала чума, привезенная из Причерноморья. По всей видимости, заразившиеся оказались среди раненых с юга — шла русско-турецкая война. Моровое поветрие за несколько дней охватило город. Молниеносному распространению болезни особенно способствовало бездействие московских властей: поначалу они пытались скрыть факт эпидемии, а потом градоначальник и вовсе бежал подальше от заразы и оставил жителей на произвол судьбы. Смертность в Москве росла бешеными темпами — число умерших достигало 800 человек в день. Люди умирали прямо на улицах. Не имея сил везти трупы родственников на кладбище, горожане закапывали их прямо рядом со своими домами.
В конце концов власти строжайшим образом запретили хоронить чумные трупы в городе. Наказанием за ослушание могла стать вечная каторга. Специально для подобных захоронений на скорую руку открыли девять кладбищ за чертой Москвы. Сенат предписывал располагать их «на выгонных землях, где способнее»; не менее чем в ста саженях от последнего жилья и обносить земляным валом. В их числе оказался и новый погост за Крестовской заставой, позже его назвали Пятницким.
Один из свидетелей чумы рассказывал о жутких днях 1771 года: «В самом плачевном состоянии находилась в то время древняя российская столица! Опустевшие дома, трупы, по улицам валяющиеся; печальные жители, в виде бледных теней вдоль и поперек города, ища и не находя нигде себе спасения, бродившие; унылые звуки колоколов, отчаяние матерей, жалкие вопли невинных младенцев — вот несчастная картина того града, в коем незадолго перед тем раздавались радостные клики счастливых обитателей»
Бесконечные похороны стали рутинной частью московской жизни 1771 года. Вот как об этом вспоминает свидетель того страшного времени: «Ежедневно фурманщики в масках и вощаных плащах — воплощенные дьяволы — длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие подымали на улице, клали на телегу и везли за город, а не в церковь, где оные прежде похоронялись. У кого рука в колесе, у кого нога, у кого голова через край висит и, обезображенная, безобразно мотается. Человек по двадцать разом взваливали на телегу». Понятно, что речи об отдельных захоронениях не шло, трупы сваливали в общие могилы, чаще всего без гробов. Панихиду по умершим служили заочно. Ни один священнослужитель не осмеливался приближаться к чумным рядам.
Кладбищенская церковь
Через год после основания Крестовского кладбища на нем появилась маленькая деревянная церковь. Освятили ее в честь преподобной Параскевы Пятницы, к которой православные издревле обращались за исцелением от различных болезней. Позже именно она дала кладбищу его современное название. Церковь простояла недолго. Уже летом 1778 года ее сильно повредила буря. Здание попытались отремонтировать на пожертвования бедняков-прихожан, но постепенно оно пришло в запустение, и церковная жизнь угасла. В 1820-е годы начался сбор средств на строительство нового, уже каменного храма. Шел он довольно вяло. На Троицкой дороге стояла кружка для подношений от паломников, следующих в Троице-Сергиевскую лавру. Так могло продолжаться довольно долго, если бы судьбу строительства не решил зажиточный купец Ф. В. Свешников. Он завещал на постройку свое имение и деньги. Нашелся и другой меценат: граф Дмитрий Шереметев отдал под храм часть принадлежавшей ему земли.
По одной из версий, проект храма подготовил А. Г. Григорьев, яркий архитектор того времени, выходец из семьи крепостных, который смог выкупиться на свободу уже в 22 года. С детства он обнаруживал способности к рисованию. Его отдали обучаться в школу швейцарских зодчих Жилярди, а затем в Кремлевскую архитектурную школу. Григорьев внес большой вклад в восстановление города после пожара 1812 года и стал одним из создателей нового архитектурного стиля — московский ампир. Персонаж «Горя от ума» Скалозуб говорит о Москве 1820-х годов: «По моему сужденью, // Пожар способствовал ей много к украшенью…» Московской ампир стал откликом на победу над Наполеоном, этому стилю свойственны торжественность, величественность, помпезность. Неотъемлемая его черта — ряд идущих по фасаду здания колонн. Подобный ряд колонн и бросается первым делом в глаза, когда смотришь на храм Живоначальной Троицы на Пятницком кладбище. Григорьев заложил в церкви два придела, один освятили во имя Параскевы Сербской, а второй во имя чудотворца Сергия Радонежского.
Пров Михайлович Садовский (1818–1872); Актер Михаил Семенович Щепкин (1788–1863). Н. В. Еврев, 1862 год; Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855). П. З. Захаров-Чеченец, 1845 год
Уничтожение могил
C момента основания и в течение долгого времени Пятницкое кладбище воспринималось как место погребения простого люда. В начале XIX века последовал окончательный запрет хоронить покойников на городских церковных погостах. Но и после этого гробы родовитых особ на загородное Пятницкое кладбище везли нечасто.
Почти все немногочисленные богатые памятники уничтожены в советское время. В 1930-е годы надгробия шли на строительство дорог и бордюров. Современники вспоминали, как на заложенных в тротуар плитах виднелись могильные надписи. Ходили даже нелепые легенды о том, что знаменитый «Дом на набережной» полностью построен из кладбищенского камня.
Была и иная ужасающая практика: некоторые памятники перепродавали и ставили их на новых захоронениях. Когда же в связи с юбилейной датой случайно выяснялось, что на могиле какого-нибудь известного человека нет могильной плиты, впопыхах клали штампованную новую.
Несмотря на перемены строя и нравов в XX веке, в храме Живоначальной Троицы службы не прекращались. Только в 1930-е годы храм заняли обновленцы, но к концу войны вернули его канонической православной церкви. В 1987 году Пятницкое кладбище появилось в повести С. Е. Каледина как «Смиренное кладби ́ще», и это добавило ему славы, хоть и весьма своеобразной. Каледин сам во время учебы в Литинституте проработал там полтора года могильщиком.
Иван Якушкин (1793–1857). А. Т. Скино, 1851 год; Николай Васильевич Басаргин (1799–1861). Акварель. Н. А. Бестужев, ранее 1906 год; Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826). О. Кипренский, 1809 год
Надписи на могильных плитах
Хотя памятники на Пятницком кладбище довольно незатейливые, они хранят память о важных для нашей страны событиях и о людях, оставивших след в науке и искусстве.
По левую сторону от входа на первом участке располагаются захоронения нескольких поколений актеров. Среди них — династия Садовских, которые служили Малому театру более ста лет. Пров Михайлович Садовский (1818–1872), основатель династии, прославился в первую очередь ролями в пьесах Островского. Именно он впервые вызвал у труппы театра интерес к творчеству драматурга. В первых 28 спектаклях по Островскому Садовский сыграл 29 ролей. Современники отмечали, что ему особенно удавались амплуа простофили и комика. Дети и внуки актера продолжили дело своего великого предка.
Рядом с Садовскими покоится друг Прова Михайловича Михаил Семенович Щепкин (1788–1863), признанный основоположник реализма в русском сценическом искусстве. Он родился в семье курского крепостного, по случайности поступил играть в графский домашний театр и благодаря завязавшимся там связям попал на большую сцену.
Прославившись в провинциальных театрах, Щепкин получил приглашение в Москву. За два года он стал ведущим актером Малого театра. Лучшим своим образом Щепкин считал гоголевского Городничего, которого он сыграл «русским темным человеком, темным на все, кроме умения обойти, кого захочет». Актер исполнял главные роли в спектаклях по только что написанным пьесам Грибоедова, Гоголя, Белинского, Тургенева… Через сто лет Станиславский назовет его метод работы над сценическим образом «вживанием в роль». Щепкин не оставлял сцены до самой смерти. И из жизни он ушел, как подобает артисту: с ним случился приступ, когда он на приеме у князя Воронцова исполнял отрывок из «Мертвых душ».
Рядом с захоронениями «актерского цеха» — могила профессора истории Т. Н. Грановского (1813–1855). Выдающийся историк-медиевист, он был в то же время крупнейшим популяризатором науки. На его лекциях слушателям не хватало мест, он мог заинтересовать своим предметом любого. «Бывало ли когда доселе, чтобы на балах девицы и дамы с кавалерами разговаривали о средней истории? Лет 15 тому назад они едва ли знали, что она есть на свете. А теперь это вошло в моду» (Н. М. Языков). Москва запомнила не только его блистательные лекции, но и его пышные похороны. Скоропостижная кончина в 42 года стала неподдельным горем для многих его учеников, которые несли гроб учителя на руках шесть верст, от университетской церкви на Моховой до самой могилы.
В правой части кладбища расположена фамильная усыпальница графского рода Ростопчиных. Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826) — это тот самый генерал-губернатор Москвы 1812 года, описанный Л. Н. Толстым в «Войне и мире». Он вошел в историю как человек, который предложил Кутузову сжечь Москву (по другой версии, эта идея пришла в голову полководцу независимо от Ростопчина). Конечно, это решение ему популярности не принесло и мучило его до конца жизни. Из города не успели эвакуировать несколько тысяч раненых, и все они сгорели заживо. Уезжая из Москвы, Ростопчин сознательно оставил свое имущество на разграбление французам, тем самым показывая, что и он сам в числе пострадавших.
Дурная слава преследовала Ростопчина до конца жизни. В 1815-м граф бежал от нее в Европу и в конце концов осел в Париже. На родину он вернулся только восемь лет спустя. «Не уважая и не любя французов, известный их враг в 1812 г., жил безопасно между ними, забавлялся их легкомыслием, прислушивался к народным толкам…» — едко замечал чиновник и мемуарист Ф. Ф. Вигель. Окончательно и без того слабое здоровье Ростопчина подорвала смерть дочери Лизы. Другие его дети умерли во младенчестве. Могилу генерал-губернатора украсила автоэпитафия: «Посреди своих детей // Покоюсь от людей». За этим двустишием кроется глубокая личная трагедия, связанная и с одиночеством, и с недоброжелательством, которым встречало его русское общество после московского пожара.
Следуя по кладбищу дальше, можно мысленно перенестись из 1812 года в 1825-й. По другую сторону тропинки находятся могилы Ивана Дмитриевича Якушкина (1793–1857) и Николая Васильевича Басаргина (1799–1861). Оба были участниками тайных обществ декабристов. Оба сосланы на каторгу. Оба оставили воспоминания.
Якушкин во время восстания находился в Москве. Он не присягнул государю, арестовали его через месяц после 14 декабря. На допросе ему припомнили предложение убить царя на собрании «Союза спасения» в 1817 году («Меланхолический Якушкин // Казалось, молча обнажал // Цареубийственный кинжал…» — строки 10-й главы «Евгения Онегина»). Якушкина вынуждали назвать имена других членов общества, но он наотрез отказался выдавать товарищей. По легенде, Николай I потребовал к себе Якушкина после допроса и сказал ему: «Что Вы мне с вашим мерзким честным словом! Если Вы не хотите губить Ваше семейство и чтобы с Вами обращались как с свиньей, то Вы должны во всем признаться».
Якушкина около месяца пытали изнурительным голодом в Петропавловской крепости. В конце концов он назвал имена тех сообщников, о которых и так уже, по его мнению, знало следствие. После признания Якушкина отправили на каторжные работы и вечное поселение в Сибирь. Жена Якушкина, родившая второго сына во время заключения мужа, несколько раз пыталась последовать за ним. Но государь под благовидным предлогом не дозволял взять ей с собой маленьких детей: в ссылке они не смогут получить должного воспитания. В 1840–е годы Якушкин, будучи человеком всесторонне образованным, организовал в сибирском Ялуторовске мужскую школу и преподавал в ней основы различных наук. Конечно, с воспитанием собственных сыновей он прекрасно справился бы и сам. Возвратиться в европейскую часть России Якушкин смог только в 1856 году, после освобождающего декабристов манифеста. Жены его к тому времени не было в живых уже десять лет. Ссылка сильно подорвала здоровье Якушкина, и через год после возвращения из Сибири он умер.
Неподалеку от могил декабристов стоит скромный серый памятник, на котором золотом высечено имя Александра Леонидовича Чижевского (1897–1964), ученого. С детства Чижевский интересовался и занимался разноплановыми науками, что в итоге вылилось в работы по истории, медицине, биологии, физике… Параллельно с этим он писал картины и продавал их, чтобы выручить деньги на научные опыты. Главным же делом Чижевского стало изучение влияния аэроионификации на живые организмы и активности Солнца на био- и ноосферу. Именно в этой области он получил мировую известность. Эти знания ученый использовал для разработки своей «люстры Чижевского», которая во времена перестройки висела в каждой второй квартире.
«Люстра Чижевского» — ионизатор воздуха, который по замыслу ученого очищает воздух. Наука, однако, не подтвердила эффективность этого прибора.
В 1931 году Чижевский стал руководителем лаборатории по ионификации, но через пять лет его деятельность власти признали псевдонаучной «контрреволюционной галиматьей». Лабораторию распустили, а самого ученого начали травить. В 1942 году Чижевского арестовали по известной статье за контрреволюционную деятельность. Он провел в лагерях на Северном Урале и в Казахстане восемь лет. После окончательного освобождения он еще четыре года продолжал жить в Караганде, так как не мог бросить свою научную работу при клинической больнице.
В лагере Чижевский познакомился со своей четвертой женой Ниной Вадимовной Энгельгардт (1903–1983), имя которой высечено на том же Пятницком памятнике. Она происходила из старинного дворянского рода и была осуждена за принадлежность к «враждебному классу». На момент их знакомства Нина Вадимовна работала в лагпункте заведующей баней. Однажды ей для починки крыльца прислали заключенного, в котором она узнала друга своих родителей — тридцать лет назад Чижевский заезжал к ним, будучи на тот момент только что вернувшимся с фронта Первой мировой раненым героем и подающим надежды молодым ученым. Нина Чижевская пережила мужа на 19 лет, издала его научные труды и сделала все, чтобы его имя заняло достойное место в истории науки.
Могила рэпера Децла (Кирилла Толмацкого), 2019 год
Продвинемся по линии времени ближе к современности. Неподалеку от могилы Чижевских покоится Кирилл Толмацкий (1983–2019) — он выступал под псевдонимом Децл и стал одним из самых популярных исполнителей хип-хопа в странах бывшего СНГ. Его ранняя кончина в возрасте 35 лет ошеломила поклонников. Толмацкому стало плохо после выступления на частной вечеринке в Ижевске, и через час после этого он скончался. Многие поклонники Децла так и не смогли поверить в смерть кумира, ведь сам он когда-то говорил в интервью: «Наверное, инсценирую в 35 свою смерть и поеду курить огромный джойнт на какой-нибудь остров, и не буду париться о том, что в Вавилоне что-то происходит».
Децл оказался прав. Что бы «в Вавилоне» ни происходило, на кладбище неизменная тишина.
