В Льяловском и Ржавском приходе Дурыкинской волости Московского уезда, значительная часть коего составляют территории районов Матушкино и Савелки, в конце XIX века было девять населенных пунктов: село Льялово, сельцо Никольское и еще семь деревень. И все-то в них было ладно и предсказуемо, кроме одной деревни, выпадавшей из общего ряда…
На что намекает статистика
В 1864 году по прямому указанию императора Александра II в России началась Земская реформа — первый и, увы, на сегодняшний день последний случай, когда выборные представители населения на местах получили финансы и полномочия для того, чтобы понемногу улучшать качество своей жизни: организовывать школы, читальни, заводить больницы и фельдшерские пункты, распространять агрономические знания. Среди важных обязанностей земских учреждений не последнее место занимал сбор статистики — и сегодня мы имеем довольно подробную картину русской повседневной жизни конца XIX — начала ХХ веков.
Присмотримся повнимательнее к деревне Савелки образца 1879 года. Демографически она в приходе самая среднестатистическая: 138 жителей, 23 двора; в среднем по шесть человек на двор, примерно как везде (в Матушкине больше — по семь, в Клушине меньше — пять, остальные между). По размеру она тоже среди «середняков»: большая деревня тут одна, Ржавки, там более 400 человек проживало, в пяти деревнях — 100–190, в трех — меньше 100. На этом «среднестатистические» показатели заканчиваются, и дальше уже интересно…
«Из общего числа населения в 1900 году в промыслах было занято 39,2%. Наиболее развитой формой промысловых занятий крестьянского населения до 1900 года были отхожие промыслы, в местных же промыслах (кустарных, ремесленных и в домашней системе крупной промышленности) было занято 16,2% всего сельского населения».
Сельскохозяйственный обзор Московской губернии за 1916-1923 годы
Уровень благосостояния в деревне заметно выше, чем у соседей. Только в Савелках да в Веревской в каждом дворе есть оба важнейших признака крестьянского благополучия: лошадь и корова. В каждом третьем дворе — две лошади. Только в Савелках никто не занимается «живичным промыслом» — сбором сосновой смолы, изготовлением канифоли и скипидара. Занятие это бедняцкое, от безысходности, когда другого заработка нет: вредно, трудоемко и приносит сущие гроши. «Отходников» (крестьян, уходивших в город на заработки на несколько месяцев) в Савелках меньше, чем в остальных деревнях, и это при том, что рядом Москва и возможности для отхожего промысла очень хорошие; а вот — не надо, можем и дома копейку зашибить. Чем же?
«В лес к волкам»
Процветание ( относительное, конечно) данной местности было подготовлено событием достаточно случайным. По одной из версий в середине XVIII века из соседнего Рузского уезда «в лес к волкам» были переселены четыре семьи монастырских столяров; чем уж они там провинились — бог весть. Они осели на правом берегу Горетовки недалеко от села Покровского, незлопамятно назвали деревеньку свою Рузино и принялись за привычное ремесло. Соседи оценили выгоды такой миграции и стали прилежно учиться. Столярное дело перекинулось на левый берег в сельцо Медведки, оттуда на запад в Кутузовку и Каменку, на восток в Лигачево и на север — в Ржавки и Савелки. Иные источники говорят о том, что владелец Середниково Всеволожский привез своих крепостных мастеров-краснодеревщиков в деревню Лигачево, откуда и началось развитие промысла в этом крае.
Пожар 1812 года способствовал Москве «к украшенью», а кустарям-ремесленникам, имеющим отношение к строительству и обустройству домов, — к прибыткам. Мебелью они сами не торговали: либо работали на заказ, либо сдавали оптовому торговцу из Лигачева. То, что крестьяне Савелок раньше других в округе оказались в положении вольных, создало им немалые преимущества по сравнению с менее удачливыми соседями.
«Досрочное освобождение крестьян деревень Савелок-Ржавок от крепостничества создало благоприятную почву для развития кустарной (столярной и трикотажной) промышленности, а также содействовало материальному благополучию местных жителей, что видно хотя бы по крестьянским постройкам, нередко достигающим по фасаду до 10 окон со стеклянными балконами».
Вокруг Москвы. Экскурсии (Сост. Д. М. Банин, 1930 г.)
Мебельщики Подмосковья довольно рано начали производить свою продукцию все больше не под конкретный заказ, а мелкооптовыми партиями на продажу. Это связано отчасти с большой конкуренцией (в мебельном производстве на рубеже веков было занято более половины всех подмосковных кустарей, причем три четверти их приходилось всего на три уезда: Московский, Звенигородский и Рузский), а отчасти с экономической спецификой мебельного дела. Она, в частности, заключается в том, что столяр всегда должен иметь под рукой запас вылежавшейся древесины, а для этого нужны немалые средства: товар громоздкий, дорогой, конечные изделия долги в изготовлении, то есть оборот средств происходит сравнительно медленно, это не чулки вязать и не конторские счеты вырезать.
Буфетных дел мастера
Вышеупомянутая специализация делила столяров на четыре группы: к первой относились те, кто выделывал крупную мебель (буфеты, комоды, шкафы); ко второй— так называемые белодеревщики, производившие простую некрашеную мебель (столы, стулья, лавки), часто для крестьянских изб, а не для городских домов; третьи специализировались на «кривье» (изделиях с гнутыми деталями и элементами декора); четвертые брались за любую работу.
Буфет не простой предмет мебели, а «статусный». Как самовар или ходики с кукушкой, он подчеркивает зажиточность дома, его основательность. В буфете хранят подальше от детей варенье и сахар, в буфете выставляют красивую посуду. Соответственно, он должен быть затейливо украшен резьбой, инкрустацией, всякими «финтифлюшками». Неслучайно на рубеже веков мастера знаменитых абрамцевской и талашкинской мастерских работали с буфетами много и с удовольствием.
Мастер сам доставлял готовую продукцию до склада или лавки московского купца; так, савелковские мастера-буфетчики изготавливали «партию» из двух двухчастных изделий (на это уходил месяц работы мастера с подмастерьем), поскольку именно столько влезало на подводу. За каждый буфет они получали с купца около 20 рублей, за подводу же платили пять (а у некоторых был свой транспорт). Во второй половине XIX века с ними нередко расплачивались натурой— сухим лесом, лаком, клеем, фурнитурой, но ХХ век все перевел на деньги. Таким образом, отец с сыном-помощником зарабатывали в месяц примерно столько же, сколько получал в городе рабочий средней квалификации на механическом производстве (или квалифицированный ткач), но работали в несравненно лучших условиях: без фабричного дыма, лязга, надрыва, матерной брани мастеров и штрафов «от хозяина»
Путеводитель конца 1920-х годов (вряд ли за четверть века что-то радикально изменилось) оставил нам подробное описание такого кустаря: «Столяр скорее похож на рабочего, чем на крестьянина, всем своим внешним видом. Короткие волосы, бледное лицо, сухощав, в кожаных сапогах. Столяр при фартуке, с засученными рукавами рубашки работает на верстаке, который находится около окна с большими стеклами. В мастерской стоит и буфет, и другая мебель, которую делает столяр. Пахнет клеем, на полу стружки и опилки, под потолком на особых планках сушится материал. В углу мастерской железная или кирпичная печечка для согревания клея. Столяр— член артели. Из артели он получает материал-сырье и в артель сдает свои изделия». Обратим внимание на два несомненных признака зажиточности: окно с большими стеклами и надеваемые на работу кожаные сапоги!
Московский трактир. Б. М. Кустодиев, 1916 год
Потехе — час
Из города мастер обязательно привозил гостинцы: женщинам — пестрого «ситчику» (он был очень дешев, но и линял от одной-двух стирок), девушкам — конфет, детям — раскрашенную свистульку, а за праздничный стол «городского товару» — селедок, сахару, плиточного чаю, ситного хлеба. После бани пили сладкий чай и заедали селедкой и «белой булкой». Вопреки распространенным сегодняшним представлениям, спиртное пили редко (но метко, обычно 2-3 дня кряду), все больше на престольные праздники. Поскольку храмов в приходе было два, в Ржавках и Льялово, то и больших праздников, соответственно, тоже несколько: Рождество Богородицы (8 сентября) и Никола-угодник, который бывает зимний (6 декабря, в день смерти св. Николая Мирликийского) и летний (29 июля, в его рождение), да кроме того, в честь приделов — на Покров, на Спас, на Иоанна Воина, на Великомученицу Екатерину. Ну и свадьбы, конечно, а также похороны — святое дело. «Казенная» стоила дорого, 40–60 копеек за полуштоф (600 мл), самогону особенно не гнали, так как своего хлеба сажали мало, в основном покупали.
Кабака в деревне не было, но была чайная. Задуманные первоначально в 1880-е годы как дешевые закусочные для работного люда (их разрешалось открывать в 5 часов утра, раньше других заведений), чайные предлагали к чаю недорогую сытную еду — булки, пироги, блины, яичницу. Можно было полистать газеты (обычно от «третьего дня») и найти дежурного грамотея для написания заявления или жалобы — культурное, одним словом, место. Однако в начале ХХ века в погоне за доходами в бюджет государство разрешило продавать в них алкоголь, и пошло-поехало: чайные быстро превратились в трактиры самого низкого пошиба, где «белый чай» иной раз подавали в тех же жестяных чайниках и чайных стаканах.
Со школой тоже получилось не слишком здорово: в немаленьких Савелках ее так и не построили, и учились дети только в соседних Ржавках, куда ходили еще и из Никольского, Матушкина, Елина и Назарьева, в которых общим числом (на 1902 год) насчитывалось 236 дворов и 216 ребятишек школьного возраста. Школу же — одноклассное трехлетнее земское училище — из них посещали только 79, чуть более трети.
«Но требование на чулки все растет. Этому содействует, помимо все большего и большего распространения кожаной обуви, и распространение во многих местностях таких женских занятий, которые не оставляют досуга на вязание чулок даже для своего собственного потребления».
Промыслы Московской губернии, 1882 г
По другим школам соседних волостей картина все-таки более радужная — учиться ходили около половины детей, что соответствовало среднему уровню того времени по европейским губерниям России. При этом крестьяне Савелок категорически отвергали настойчивые предложения земства открыть в деревне отдельную школу, саботировали заготовку дров и вообще ставили палки в колеса; случай не уникальный, но все-таки не очень распространенный в подмосковных деревнях, где ввиду близости большого города грамотность ценилась… Видимо, дело в том, что савелковские столяры полагались на другой вид образования — тренировку рук и глазомера непосредственно в отцовской мастерской. Из мальчиков растили смену, будущих мастеров-мебельщиков, а оттого «абстрактные знания» полагали блажью.
Чулки — дело женское
Девушки и женщины освоили чулочно-вязальное дело — в Савелках в середине XIX века им занимались уже многие; шерсть была своя, овец держали, а по мере разворачивания «бизнеса» смекалистые купцы, забиравшие товар, начали подбрасывать сырье.
Вязаные теплые чулки, как и мебель, всегда пользовались спросом. Ручная вязка крючком или на спицах осталась любителям, кустари-мелкооптовики уже использовали вязальные машины. Соответственно, они использовали тонкую нить, и изделие получалось более высокого качества. Точно так же, как в производстве мебели, происходит постепенная специализация: какие-то деревни (как Савелки) вяжут исключительно чулки, какие-то — варежки, какие-то — кофты-поддевки.
При вязании чулок сначала вывязывалось полотно, которое сшивалось сзади, а потом по кругу надвязывалась стопа. «Катушки с цветными нитками стоят около машины, и нитки с них бегут под иголки машины, развертывая их с катушки при каждом движении рукой ручки-рычага машины. Под машиной спускается к полу вязанье <…>. На столе у машины вязанье, которое нужно сшить, отделать. Несколько лет назад нитки покупали в Москве и туда же возили вязанье в мешках. Теперь многие работают на артель», — описывает процесс путеводитель конца 1920-х годов.
Гастон Белланже на фоне Никольской церкви // Сборы на охоту. Е. Ф. Крендовский, 1836 год // Деревня Савелки в 1930-х годах
Молочные реки, кисельные берега
Еще один вид мелкого предпринимательства, которым активно занимались в Савелках и близлежащих деревнях и селах, — сдача молока. Во второй половине XIX века Москва стремительно росла и расширялась, захватывая традиционные пастбища и тем самым сокращая производство молока в пригородах (особенно «постаралась» в этом смысле построенная в самом начале ХХ века Окружная железная дорога). С учетом постоянного роста спроса это сделало рентабельным производство молока на продажу в сравнительно удаленных от города деревнях, ведь от Савелок до границы тогдашней Москвы не менее 33 верст. Разумеется, хозяйства, имевшие 1-2 коровы, свой товар сами в город не везли, а сдавали его сливочнику-перекупщику. Перед Первой мировой войной Савелки входили в группу из дюжины деревень, «сливавших» молоко некоему К. — оптовику из деревни Молжаниновки (около нынешнего Международного шоссе в районе аэропорта Шереметьево). Организацию молочного дела земский «Экономико-статистический сборник» описывает так: «Пустив корни в селении, сливочник приобретает там и некоторую оседлость, снимает, а то и строит на арендованной земле (Клязьма) погреб и нанимает рублей за 5 приемщика молока, обычно хозяина погреба, и крестьяне тогда сами носят ему удои 2–3 раза в день». В среднем скупщик возил в Москву 3-4 ведра молока в день (ведро в то время не только емкость, но и мера объема — 12,1 литра) или 6-8 через день; некоторые доставляли товар конечному потребителю «на квартиру», другие сдавали в лавочки.
Хорошо заработать на молоке крестьянину было невозможно — больно дешев товар: в описываемом нами районе в 1913 году хозяйки сдавали его в среднем по шесть копеек за литр. В XIX веке сливочники даже имели обыкновение платить за молоко не деньгами, а кусками хлеба и другой натурой. Однако рост конкуренции приводил к тому, что перекупщики вынуждены были перейти на оплату гривенниками и рублями и даже ввести систему «премий» — устраивали для своих сдатчиц 2-3 раза в год «угощение» с чаем, баранками и пряниками, а то и с водкой-закуской, как имел обыкновение делать молжаниновский К. Семья с одной коровой, а таких в Савелках было подавляющее большинство, могла в год заработать на молоке 15–20 рублей (хорошая дойная корова стоила не менее 50 рублей). То есть занятие это, хоть и распространенное, было сугубо вспомогательным.
Охотничий трофей
Наконец, имелась у жителей Савелок еще одна статья дохода — охота. Только охотились, само собой, не крестьяне. В списке мест, арендуемых под охоту Московским обществом охоты имени императора Александра II, за 1880 год под №47 находим: «по николаевской дороге… при деревне Савелки». Помимо того, что аренда земель, как правило, бросовых в сельскохозяйственном смысле, приносила сельскому «обчеству» ежегодный доход, у крестьян (преимущественно у подростков) появлялся в охотничий сезон приработок — их нанимали загонщиками. Точных расценок мы не знаем, но живший в начале ХХ века в Савелках богатый француз Белланже, страстный охотник, арендовал угодья у деревни Матушкино и платил тамошней общине в год 40 рублей, а мальчишкам-загонщикам — 15 копеек в день.
Иными словами, не бедствовали Савелки. Только крутиться приходилось все время, ведь что мебельное производство, что чулочное, что молочное перерывов на зиму не знали. Богатели помаленьку, строили дома помногу окон на фасаде, надевали на работу сапоги, привозили из города пряники…
И не знали, что благополучие их — ох, недолгое…
