На месте нынешней станции метро «Аннино» в XIX веке находилась деревня под таким же названием, которая сегодня вошла в состав Южного Чертанова. Одна из версий названия «Аннино» такова: владелец усадьбы Знаменское-Садки Николай Иванович Трубецкой назвал деревню в честь своей жены Анны Андреевны. В XIX веке древний род не утратил своего богатства и величия. Трубецкие занимали высшие посты в государстве, славились своими балами и приёмами, владели многочисленными усадьбами и особняками.
Французский славянофил
«Надо же наконец, чтобы народ наш походил на нас, европейцев. Я объясню им всё это. Не хочу же я обидеть их тем, что они не поймут меня. К тому же, да-с, — я люблю Россию, люблю этот добрый и умный русский народ. Oh, соmmе je l’аіmе! Жаль только, что мне нельзя разговаривать с ними по-французски. Хоть я и хорошо говорю свой язык, но по-французски я бы объяснил им это лучше; mais, que faire!»
Карикатурный князь Луповицкий из комедии Константина Аксакова «Князь Луповицкий, или Приезд в деревню» — это Николай Иванович Трубецкой. Князь сидит в Париже, со всей возможной горячностью убеждает своих собеседников, что способен «сивилизовать» мужика и принести ему западное просвещение. Он немедленно отправляется в деревню, выступает перед крестьянами: «Где ваши орудия, омоченные не раз благородным потом вашим? Где соха, где пила? — Дайте мне их! Моя рука не побоится прикоснуться к ним, если то нужно!» Разумеется, мужики недоумевают, князь ввязывается в нелепые диалоги, его ломаный русский язык, перемежаемый французскими словами, комичен.
Хотя для своих современников Николай Иванович Трубецкой (1807–1874) был поразительно гармоничной фигурой, но не любил его никто. Лев Толстой, которому Трубецкой приходился двоюродным дядей, своего родственника в дневнике характеризовал кратко и ёмко: «он тупец». Герцен его политико-философские сочинения называл «глупыми брошюрами». Для Тургенева он, вполне вероятно, стал прототипом глуповатого князя Коко в «Дыме», непрестанно повторяющего фразу о «потрясении собственности» в России. У Некрасова ему посвящены злые строчки о славянофилах в стихотворении «Недавнее время»:
Но, живя за границей, владели
Очень плохо родным языком,
И понятья они не имели
О славянском призваньи своём.
Я однажды смеялся до колик,
Слыша, как князь NN говорил:
«Я, душа моя, славянофил».
— «А религия ваша?»— «Католик».
Уроки Погодина
Николай Трубецкой вырос в одном из самых знаменитых особняков Москвы — «доме-комоде» на Покровке, принадлежавшем его отцу. В этом бело-голубом барочном дворце считали за честь гостить лучшие семьи страны. Летом же юношу вывозили в подмосковное имение Трубецких Знаменское (в 1846 году на землях этого имения и была основана деревня Аннино). Там его из года в год учил молодой выпускник Московского университета Михаил Погодин.
Современники Трубецкого считали, что именно это влияние стало определяющим в жизни князя. Погодин был сыном крепостного, служившего в доме графа Салтыкова. Уже к середине 1820-х годов Погодин стал одним из столпов литературной жизни — он был секретарём Общества любителей русской словесности, затем превратился в могущественного издателя: у него печатались Пушкин и Баратынский, Тютчев и Вяземский. С 1841 года Погодин издавал журнал «Москвитянин», где в течение последующего десятилетия были сформулированы идеи почвенничества, разрабатывал и отстаивал теорию официальной народности.
Князь Трубецкой уроки Погодина усвоил весьма фрагментарно, но до французского периода пока было далеко. Сперва он отправился на воинскую службу. Статный юноша был записан в Малороссийский кирасирский полк, потом перевёлся в лейб-гвардии Конный полк. В 1830 году Трубецкой вышел в отставку. В обществе он производил, скорее, хорошее впечатление. Мария Александровна Лопухина, весьма едкая дама, писала о нём, что это «очень красивый молодой человек, ума довольно посредственного, но славный малый и к тому же владелец пяти или шести тысяч крестьян». В 1837 году Трубецкой женился на Анне Андреевне Гудович, дочери генерала и героя войны 1812 года. Через несколько лет они уехали во Францию.
Жизнь во Франции
Замок Бельфонтен около Фонтенбло, где жили Трубецкие, превратился в место паломничества всех русских аристократов, живших за границей или проезжавших Францию во время путешествия. Политические и философские воззрения князя Трубецкого, которые он проповедовал своим гостям и изредка печатал (под не самым скромным псевдонимом «Ольгердович», напоминавшим о происхождении князя от литовских правителей), были весьма хаотичны.
Примечательной фигурой была и жена князя Анна Андреевна. Она передвигалась только в кресле — злые языки говаривали, что делала это она для большей загадочности, а в отсутствии гостей прекрасно ходила по комнатам. До самого вечера её запрещалось беспокоить, поскольку княгиня читала философские книги. Ровно в девять вечера к ней заходили гости, которых Анна Андреевна принимала лёжа. Как и муж, она вела с гостями разговоры о политике, философии и религии, но придерживалась более радикальных взглядов: не верила в Бога, цитировала Вольтера.
Разнообразие гостей также не могло не поражать. Помимо Толстого, Аксаковых, Тургенева бывали у Трубецких и более необычные фигуры. Так, у них долгие годы жил Мориц Гартман — поэт и революционер, участник венгерских событий 1848 года и бывший член разогнанного штутгартского парламента. В одно время с ним в замке Бельфонтен мог находиться Алексей Фёдорович Орлов, лично подавлявший восстание на Сенатской площади, а потом занимавший должность шефа жандармов. Присутствие Орлова, впрочем, объясняется легко: князь Трубецкой выдал свою дочь Екатерину за сына Орлова. Среди гостей на этой свадьбе был барон Геккерн, тот самый, которого в русском обществе считали настоящим убийцей Пушкина. Неудивительно, что Гартман иногда называл дом Трубецких не BelleFontaine, прекрасным фонтаном, а Folle-Fontaine, фонтаном безумным. В «сумасбродной семье Трубецких <…> уживались, нисколько не мешая друг другу, и неистовый клерикализм, и атеизм, и славянофильство, и аристократические замашки, и демократические тенденции (князь Николай Иванович торжественно объявил однажды своим приятелям, что он гнушается аристократией и хочет принадлежать к “среднему сословию”)», — писал Феоктистов.
К концу жизни Трубецкой промотал своё внушительное состояние и жил на содержании у зятя. А ни одно из его сочинений о судьбах народа так и не получило известности.
Жёлтый карлик
В Большом Знаменском переулке до сих пор стоит величественный особняк. Когда-то его фасад украшал герб не первых и не последних владельцев: разделённый на четыре части щит, где нашлось место и грифам, и польскому одноглавому орлу, и бычьей голове, и скачущему всаднику. Это герб рода Трубецких, а в этом доме жил Николай Иванович Трубецкой (1797–1874), полный тёзка предыдущего героя, представитель другой ветви прославленной семьи.
Николай Иванович Трубецкой был на два года старше Александра Сергеевича Пушкина. 17-летний лицеист дружил с Трубецким и посвятил ему одно из своих первых стихотворений «Городок». Судя по всему, Трубецкой и Пушкин общались и взрослыми, есть свидетельства о встречах старых друзей уже в 1830-х годах.
Николай Иванович Трубецкой сделал блестящую карьеру — к концу жизни он дослужился до обер-гофмейстера императорского двора, то есть заведовал штатом и финансами и именовался «Ваше Высокопревосходительство». А начал он со службы в Московском архиве Коллегии иностранных дел, затем перешёл адъютантом к генералу Петру Александровичу Толстому. Как и положено молодому и прогрессивному человеку в то время, Трубецкой общался с будущими декабристами. Более того, он был близок к «Северному обществу» и порой был весьма резок и горяч. Александр Кошелев, коллега Трубецкого по работе в Московском архиве, вспоминал: «В этот промежуток времени, т. е. между получением известий о кончине императора Александра и о происшествиях 14 декабря, мы часто, почти ежедневно, собирались у М. М. Нарышкина <…>. Толкам не было границ. Не забуду никогда одного бывшего в то время разговора о том, что нужно сделать в Москве в случае получения благоприятных сообщений из Петербурга. Один из присутствовавших на этих беседах, кн. Николай Иванович Трубецкой, (точно он, а не иной кто-либо, хотя это и невероятно, однако верно, вот как люди меняются!), адъютант гр. П. А. Толстого, тогда командовавшего корпусом, расположенным в Москве и её окрестностях, брался доставить своего начальника, связанного по рукам и ногам».
Кошелев составлял свои записки много позже, оттого и считает нужной ремарку «вот как люди меняются». В 1860-х и позже князь Трубецкой был совсем другим — государственником и сановником. «Маленького роста, с резким тоном, с важными манерами, ненавидевший либералов, он носил прозвище жёлтого карла. <…> Под важностью форм я в князе Николае Ивановиче узнал хотя недалёкого, но доброго человека, с чувством своего достоинства, а потому независимого. Он был придворный, но без раболепства и резко осуждал в высокопоставленных лицах всё, что, по его мнению, было не так, как следовало», — вспоминал историк и публицист Борис Чичерин. «Жёлтый карлик» — злое, но необычайно точное прозвище. Это персонаж французской сказки авторства мадам д’Онуа — злобный, резкий, важный и самоуверенный.
Карьера Трубецкого шла в гору. Репрессий против декабристов он избежал, поскольку активным заговорщиком не был. В 1831 году он уже камергер двора Его Императорского величества, в 1851-м — тайный советник и гофмейстер, в 1861 году он главный придворный империи, обер-гофмейстер двора.
Его дом в Знаменском переулке славился на всю Москву своими приёмами и обедами. Трубецкой был страстным коллекционером и библиофилом. В 1830-х он выкупил библиотеку у исследователя, историка и впоследствии министра просвещения Авраама Сергеевича Норова. В коллекции были весьма редкие книги: Пушкин в примечаниях к «Истории Пугачёва» упоминает переведённые с английского записки о восстании Степана Разина 1682 года издания, был в коллекции и экземпляр «Цыган», напечатанный на пергаменте для друга Пушкина Сергея Александровича Соболевского. Впоследствии Соболевский подарил «Цыган» Трубецкому. После смерти Трубецкого его дом был продан купцу Ивану Щукину, а тот завещал особняк сыну Сергею. Именно в этом доме висели картины Матисса, Пикассо, Гогена, составившие одну из величайших мировых коллекций.
Владельцы «Комода»
Все древние семьи России соединены родственными связями. Так, у Пушкина и Толстого был общий предок из рода Трубецких. Князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой приходился прадедом Толстому и двоюродным дедом Пушкину. Именно от него происходит младшая ветвь Трубецких, которых в Москве ещё называли «Трубецкие-комод». Дмитрий Юрьевич Трубецкой унаследовал от предков громадное состояние и несколько обширных имений. Самое крупное и известное из них — Знаменское, оно же Знаменское-Садки. Князь расширил его за счёт приданого жены, княжны Одоевской, и впоследствии принимал там императрицу Екатерину, возвращавшуюся с внуками Александром и Константином из своего таврического путешествия. В 1772 году Трубецкой купил у графа Апраксина особняк на Покровке, настоящий шедевр елизаветинского барокко. Огромный высокий дворец, больше подходящий для величественного Петербурга, чем для Москвы, быстро получил прозвище «дом-комод», по нему и определяли эту ветвь Трубецких. В доме на Покровке устраивались балы и приёмы, здесь князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой давал представления своего крепостного театра, знаменитого на всю Москву. Старый князь Трубецкой не тратил время на военную или придворную службу: все его усилия были брошены на светскую жизнь и обустройство усадеб.
У Дмитрия Юрьевича Трубецкого было три дочери и один сын. Дочерей удачно выдали замуж. Так, младшая, Екатерина, стала женой генерала Николая Сергеевича Волконского. Генерал — это прототип старого князя Болконского из «Войны и мира», а Екатерина Дмитриевна — это бабушка Льва Толстого. Сын Иван Дмитриевич унаследовал всё богатство отца. Дом его был известен на всю Москву, «комод» собирал молодёжь. Там танцевали, играли спектакли, а сам хозяин был любим и почитаем за щедрость. В своих мемуарах князь Иван Михайлович Долгоруков так описывает ослепительно роскошный быт Трубецких: «Дом был большой, театр прекрасный, во всех трубках горели свечи, всегда тьма народу, и сквозь огней различить некогда было в окошки, хороша или дурна погода, а чувствовать её мешали несколько десятков печей, которые исправно топились. <…> Хозяин был всеобщий слуга; жена его, прекрасная женщина, знакомая мне ещё в девушках и из строгой бедности попавшая в изобильное состояние, влюбляла мужа своего беспрестанно в себя, а сама влюблялась во всех. Тот тешил её роскошными издержками, а прочие забавами, время текло скорее всякого ручья, мы не успевали считать дней в неделе. <…> Трубецкой тогда спешил показывать, что из двадцати шести тысяч душ, которые за ним написаны были по сказкам, можно, не имея ни души в самом себе, ни ума, убить третью долю на фонари и кулисы так, что никто и спасибо за то сказать не захочет. Вот мастерский способ быть расточительным! <…> Дай Бог за эту зиму князю Трубецкому много лет здравствовать! Он прост — что нужды, у него весело; он груб — что нужды, у него модно; он пасмурен — что нужды, у него светло. Виват, богатые простяки!»
Неудивительно, что богатство, унаследованное Трубецким, таяло с каждым днём. Жизнь становилась всё менее шикарной, дом-комод приходилось сдавать внаём летом, пока княжеская семья жила в своём имении в Знаменском. Но и там находилось время для увеселений. «Когда же устраивались в Знаменском нарядные охоты, происходил съезд гостей из ближних и дальних имений, внутри украшался зал плошками и фонариками, под звуки крепостного оркестра происходили танцы или ставились шарады и живые картины» (А. Н. Греч, «Венок усадьбам»). Как раз к концу своей жизни Иван Дмитриевич Трубецкой и потратил большую часть состояния, а его вдова переехала к брату в Петербург. Зато такую же роскошную жизнь вёл сын Николай в замке Бельфонтен, пока и он не растратил то, что оставалось от княжеского наследства.
