«С тех пор я много берегов сменил…» — признавался лирический герой песни Юрия Визбора «Ходики». Много московских и немосковских адресов поменял и её автор: только в столице — Сокол, Ленинградка около Петровского парка, Неглинка, Черёмушки, угол Садовой и Чехова, Кутузовский… Но в Красносельский район он постоянно возвращался мыслями и строчками: «Здравствуй, здравствуй, мой сретенский двор!..»
Светлая мудрость Окуджавы, суровая романтика Городницкого, горький сарказм Галича, высокое напряжение Высоцкого, весёлая ирония Кима — поразительный мир, «иное состояние поэзии». Их мелодии безыскусны, на гитаре они играли без блеска, стихи — за редким исключением — не войдут в поэтические антологии («Нас не вспомнят в “Избранном” — мы писали плохо», — признаётся один из них); а всё вместе — потрясающее по силе воздействия на несколько поколений явление.
У Юрия Визбора в этом блестящем ряду своё неоспоримо законное место, своя неподражаемая интонация, и поэтическая, и музыкальная, и исполнительская. При всей кажущейся незамысловатости его песен их невозможно спеть так, как он; немыслимо воспроизвести в совокупности его несильный тенорок, улыбку-усмешечку, непременную баечку перед песней, крошечную паузу там, где её, казалось, не должно быть. Главное — он пел очень искренне, это невозможно подделать.
На Сретенке, в той её части, что сегодня принадлежит району Красносельский, во дворе дома, расположенного между Ананьевским и Панкратьевским переулками и Сретенским тупиком, Визбор проведёт 12 важнейших лет своей жизни, с 1943-го по 1955-й, — кусочек детства, отрочество и начало юности. Жили ужасно бедно, голодно; летом Юра с мамой ездили к платформе Северянин собирать крапиву на суп; но — что сказать? — во дворе все так жили. Мальчишки вели опасную жизнь (некоторых она довольно быстро приведёт прямиком «на зону»). Визбор вспоминал: «Все были вооружены — кто гирькой на верёвке, кто бритвой, кто ножом. Ухажёр моей тётки, чудом вырвавшийся из блокадного Ленинграда, Юрик, штурман дальней авиации, привёз мне с фронта эсэсовский тесак (отнят у меня в угольном подвале сретенским огольцом по кличке Кыля)». Это прозвучит в его песенных воспоминаниях о сретенском детстве — в «Сретенском дворе» («…Кто мы были? Шпана — не шпана, безотцовщина с улиц горбатых…») и «Волейболе на Сретенке» («…На игры носит он то бритву, то наган»). И Лёвка Уран («известный террорист») действительно сбросил парту на директора школы («…но, к сожалению для школы, — не попал…»); правда, не с шестого этажа, а с четвёртого, но народ всегда преувеличивает подвиги былинного героя.
В день рождения Визбора в его дворе
Сретенка Визбора — это огромный мир: «лужи морем, асфальт — перешейком». В нём совершают набеги на ларьки и голубятни, считают своими врагами наживающихся на народном горе спекулянтов, боготворят Танечку Белову, «внутрирайонного гения чистой красоты». А ещё здесь через бельевую верёвку играют в благородную игру — волейбол, которая, как Олимпийские игры в Древней Греции, прекращает все войны («ножи отставлены до встречи роковой»), перед которой все равны — отличник Шароль и приблатнённый Коля Зятьев по кличке — естественно! — Зять; и только Владик Коп «чуть равнее» других, поскольку именно ему принадлежит единственный во дворе «страшный кирзовый мяч»…
Лирический герой песен Визбора — обычный человек, не эффектный, не запоминающийся, немного неприкаянный, немного невезучий «в личной жизни». Но в нём неизменно чувствуется настоящий мужской стержень («Товарищ мужчина, а всё же заманчива должность твоя!..» — не Визбор напишет эти строки, но именно он споёт их в гениальном хуциевском «Июльском дожде»). Он изготовлен из бесценных материалов, обретённых на Сретенке: понимания личной чести, умения дружить, презрения к мещанству…
Отставить крики, тихо, Сретенка, не плачь!
Мы стали все твоею общею судьбой:
Те, кто был втянут в этот несерьёзный матч,
И кто повязан стал верёвкой бельевой…
