Идущая от Алтуфьевского шоссе в сторону метро «Бибирево» улица в 1974 году стала называться улицей Пришвина. До этого она была Садовой.
В 1973 году со дня рождения Михаила Пришвина исполнилось сто лет. В 1974-м — 20 лет со дня смерти. Следуя государственной советской логике, следовало сделать какой-то административный жест. Но почему именно эта улица? В Москве (с 1937 года) Пришвин жил в четырёхкомнатной квартире в знаменитом писательском доме в Лаврушинском переулке (Лаврушинский, 17), где помимо него обитали Константин Федин, Борис Пастернак, Юрий Олеша, Константин Паустовский и многие другие. Дача его, приобретённая в 1946 году, находилась в Дунине под Звенигородом. Правда, долгое время (с 1926 по 1937 год) Пришвин жил в Загорске, что всё равно мало что объясняет. Логика была другая и довольно изощрённая. В советском сознании Пришвин имел статус певца природы Русского Севера и средней полосы. Поэтому и улицу его именем назвали в северо-восточном районе Москвы.
Пришвин был, конечно, не только «певцом природы Русского Севера». Его с тем же успехом можно записать в химики и агрономы (что истинная правда хотя бы потому, что Пришвин учился на химико-агрономическом отделении химического факультета Рижского политехнического училища, а позднее работал агрономом). Или назвать путешественником и натуралистом: Пришвин объездил российский Северо-Запад, был на Соловках, на Выгозере (это источник его вдохновения на протяжении многих лет, вплоть до написанного в 1948 году романа «Осударева дорога»). Он был в Вологде, Архангельске, Заволжье, совершал поездки по Крыму и Казахстану. Можно было бы сказать, что Пришвин этнограф и фольклорист: путешествуя по Русскому Северу, он изучал северные говоры, записывал сказы, былички, и следы его пристального внимания к фольклору и народному быту легко найти во всех произведениях, начиная с книг «В краю непуганых птиц» и «За волшебным колобком». Пришвина можно считать фотографом: фотографией он занимался увлечённо и профессионально. Уже в 1907 году использовал свои снимки в качестве иллюстраций в книге «В краю непуганых птиц». Фотокамера сопровождала его везде и была важным инструментом, способом видения и в писательской работе. Его фотографический архив впечатляет и сегодня. Можно было бы даже увековечить его как одного из первых советских автолюбителей.
Сам же он рассматривал себя как завершителя русской литературной традиции, чьи произведения — последняя страница (или, по его словам, приложение) в «книге великой русской литературы».
Дом-музей Михаила Пришвина в Дунине
Пришвин относил себя к другому, досоветскому времени и был укоренён в нём. В юности он увлекался марксизмом и социал-демократическими идеями, но революция его разочаровала. Известны резкие и нелицеприятные высказывания Пришвина о Ленине и большевиках. В целом его отношение не менялось, о чём легко судить по дневникам. Это не был бунт, скорее, презрительное неприятие.
Он стремился жить барином, в купленном доме в Дунине его привлекали именно эти приметы дворянской усадьбы: старый дом с остатками яблоневого сада, с липовой и еловой аллеями. Всё это возвращало его в детские, дореволюционные годы, к судьбе, как будто предначертанной самим рождением: «Мне выпала доля родиться в усадьбе с двумя белыми каменными столбами вместо ворот, с прудом перед усадьбой и за прудом — уходящими в бесконечность чернозёмными полями. А в другую сторону от белых столбов, в огромном дворе, тесно к садам, стоял серый дом с белым балконом. В этом большом помещичьем доме я и родился».
Он стремился жить барином — не без некоторого аристократизма, не без симпатий к высокому: философии, искусству, музыке (показательны его преклонение перед Вагнером, дружба с Мравинским), но и не без демократических симпатий к простому народу. Но всё-таки быть прежде всего барином вольным и хозяйственным. Любитель и вдумчивый созерцатель природы Богом сотворённого мира в нём уживался с агрономом и хозяйственником. Можно было бы сказать и так: в нём писатель постоянно вступал в диалог с человеком, получившим естественно-научное образование, поэт с прагматиком, Штольц с Обломовым.
Здание Рижского политехнического училища. Открытка, 1909 год
Он родился уже на исходе, при последнем издыхании дворянского усадебного быта, воспетого русской литературой, но чувствовал свою кровную связь с ним: «Однажды осенью под вечер я проходил мимо усадьбы, из которой мужики только что выгнали хозяев. Я остановился, поражённый красотою тройного умирания: усадьба умирала, год умирал в золоте листопада, день умирал. А на самом конце длинной аллеи, засыпанной кленовыми листьями, на террасе, обвитой красными лозами дикого винограда, сидел заяц… Я не поверил своим глазам, — подумал, мне это чудится, а заяц как ни в чём не бывало сидел на той самой ступеньке, где так часто, бывало, я сам любил под вечер присесть. Я знал историю этого дома, собирался давно её написать, материалы были прекрасные, а главного лица не было; как я ни бился, герой не показывался. Теперь же вот, как будто в насмешку надо мной, на место героя уселся заяц».
В каком-то смысле «заяц» и стал героем произведений Пришвина. То, что раньше в структуре русского романа было антуражем, фоном, аккомпанементом действия, развития сюжета, любовных интриг, — стало для Пришвина главным. Можно сказать, он взял и развил «природную», созерцательную часть тургеневского романа. Герои ушли — природа осталась. Но не декорацией, а сутью, знаком жизни вообще. Пришвина упрекали за журнализм, за излишний биологизм, за сосредоточенность на жизни зверей и птиц, видя в этом отторжение от человека. На самом же деле сам взгляд его на природу неотделим от человеческого переживания жизни, сопряжён с личным участием в каждом движении мира. Из этого акцента на сопричастность рождаются язык, тон и характер пришвинской прозы, его стремление увидеть в каждом мгновении движущейся действительности захватывающий человеческий сюжет. «Я очень верю теперь, — писал он, — что мои робкие шаги в журналистике, воспринятые цельным человеком с большим талантом и волей, могут превратиться в великое дело исследования жизни, недоступной самым подвижным романистам и новеллистам. Мне представляется на этом пути возможность доработаться до такой формы, которая останавливает мгновение пролетающей жизни и превращает его в маленькую поэму…»
Кабинет Михаила Михайловича Пришвина в доме села Дунино
По этой же причине главным делом жизни, главной книгой, главным произведением Пришвин считал свои дневники, которые он вёл на протяжении долгих лет. Наблюдение за миром, за жизнью в природе соединялось здесь с философской, публицистической, политической мыслью, освещалось лирикой души. Здесь в гораздо более свободной форме, без беллетристической условности осуществлялся синтез внутреннего и внешнего, природного и человеческого. Фраза Пришвина: «Розанов — послесловие русской литературы, я — бесплатное приложение» — отнюдь не случайна. Пришвин прилагается к Розанову. Эта оглядка на своего гимназического учителя, из-за которого Пришвин был вынужден оставить гимназию, — знак пристального внимания к автору «Опавших листьев» и «Уединённого», этих образцов иного, не канонически художественного письма, где каждая бытовая, повседневная мелочь служит зерном метафизической или эстетической рефлексии.
