Российская дача — явление довольно молодое. Ему от силы два века, а в мало-мальски массовом варианте и того меньше. Рубежным можно считать 1851 год, когда из Петербурга в Москву и обратно пошли первые железнодорожные составы. Останавливались поезда в том числе на подмосковной станции Крюково. Как же так получилось, что чай из самовара и чай из титана стали двумя этапами одного процесса — дачного отдыха?
У же в 1859 году поэт Владимир Бенедиктов завидовал тем, кто может не сидеть душным летом в городе:
Там угол оглашен веселым звоном чаш;
Там хохот; тут любовь; здесь шум и ералаш.
О боже! Май настал, а я сижу и плачу
При виде едущих на летний пир — на дачу.
Любой современный дачник знает, что «для правильной постановки дачного дела» необходимы три составляющие: природа (сирень, речка, луг, сосны, соловей…); снабжение (из города не навозишься, разве что раз в неделю — деликатесы: ветчина со слезой, сыр рокфор и сардинки; а творог, сметана и курица должны быть местными, «еще утром кукарекавшими») и транспорт. Последнее очень важно!
В конце XIX века ежегодных оплачиваемых отпусков сроком в месяц и больше практически не существовало, даже гимназическим учителям и университетским преподавателям летом находились причины «ходить на службу». Это означало, что как минимум раз в неделю в пятницу глава семьи — инженер, адвокат, приват-доцент, чиновник, врач — должен был иметь возможность приехать на дачу, а через двое суток — отбыть обратно в город. Герой чеховского рассказа «Лишние люди», член окружного суда, говорит: «Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить, да и дорого…» Собственный выезд — привилегия очень немногих, извозчик дорог (1–2 рубля в час на рубеже веков) и трясок (да-да, «дураки и дороги!»). Поэтому география дачных мест вокруг обеих столиц, начиная с середины XIX века, прочно привязана к железной дороге.
В 1875 году соорудили станцию Немчиновка на Смоленской тогда (ныне Белорусской) дороге — и заиграла-залоснилась деревня Немчиново, ничем доселе не знаменитая. Построили в 1896-м линию Мытищи — Щелково, и в Загорянке сразу же зазвучал игривый смех дачниц. Открыли в 1898-м платформу Клязьма — и застучали топоры строителей, совсем по «плану Лопахина» из «Вишневого сада». В этом смысле у подмосковных деревень Николаевского направления большое преимущество: они были первыми, поскольку первой была соединившая две столицы «чугунка». И они своего не упустили.
Известный в свое время справочник В. П. Магнуссена «Окрестности Москвы» горячо рекомендует дачные места, начиная прямо от первой подмосковной станции Петровско-Разумовское и чуть ли не до Клина: «удобная дачная местность с лавками и аптеками», «непрерывный ряд удобных дач на разные цены», «порядочное купание в р. Гнилуше», «помещения удобные, многие с печами и хозяйственными принадлежностями, погребами, сараями и т. п.», «местность гористая, лесистая и вообще очень живописная».
Сначала практичные крестьяне, «уловив тренд», начали переделывать под дачи свои дома, подселяясь на лето к родне: «Чтобы превратить в дачи свои старые избы мужики ударились в городьбы. Они надстраивали вторые этажи, выводили на них балкончики, пристраивали наружные лестницы, не жалели коньков и петушков. Но главную заботу составляли террасы. Мужики так привыкли слышать от нанимающих вопрос “А терраса есть?” — что со свойственною русскому человеку практичностью немедленно начали возводить террасы, где ни попало. Балкончик на два человека, во втором этаже, поддерживаемый двумя планками, прибитыми к стене, выдавался за “форменную террасу”». Затем подтянулись предприниматели помасштабнее, которые стали скупать участки земли (бывало, и со старым садом, ничего Чехов не выдумал) и строить именно дачные дома, а не переделанные избы: не слишком теплые, но светлые, просторные и «интеллигентные». Не чурались «дачной копеечки» такие серьезные бизнесмены, как «чайный король» Перлов и крупнейший торговец «модным дамским товаром» Голофтеев.
Вокруг дач тут же начал строиться «мелкий бизнес». Прежде всего, это подвоз от станции на любой вкус, особенно вечером в пятницу от специального «дачного поезда» (железная дорога тоже быстро смекнула выгодность ситуации, при которой обеспеченный народ хочет примерно в одно время отъехать от города верст на 20–30): крестьянин на телеге «с сеном» просил полтинник за 5 верст, тарантас — 80 копеек, а то и рубль; брали они по 2–4 пассажира. Особенно выгодны были «линейки» — своеобразные «маршрутки» этого времени — длинные открытые экипажи на дюжину человек, сидевших боком к вознице и спиной друг к другу. От станции Крюково до дачного Воскресенска (ныне Истра; около 20 верст) просили 75 копеек. Чехов, проделавший это путешествие впервые в 1885 году, сохранил о нем пренеприятные воспоминания: «Доехали мы по меньшей мере мерзко. На станции наняли двух каких-то клякс Андрея и Панохтея по 3 целкача на рыло (почтовые брали по 6 р. за тройку). Кляксы все время везли нас возмутительнейшим шагом». Потом, правда, привык.
Поскольку поезда ходили редко (а также из-за того, что дачники были по природе своей люди городские и не могли безвылазно сидеть среди кустов смородины), станции становились «местами общественного притяжения»: имелся «павильон», работал буфет, а то и ресторан, на выходных мог играть оркестр.
Второй стабильный заработок окрестных жителей — продукты. За них нельзя было драть втридорога, как сегодня за «экологически чистые фермерские», — они и в городе такими были. Но отсутствие необходимости платить налоги и аренду в сочетании с готовностью москвичей платить сопоставимые с городскими ценами деньги за свежие молоко, яйца, куры, творог и рыбу быстро продемонстрировало крестьянам выгоду содержания дополнительного скота и птицы. Ну и работы, конечно: наколоть, сломать, построить, вскопать-посадить…
Кого-то из дачников восхищала природа (северо-западное и западное направления действительно живописны, с их оврагами, речушками, борами и дубравами), как, например, главного художника Большого театра Бориса Кноблока: «Каменка и ее округа по справедливости может быть названа Барбизоном, не уступая ни Абрамцеву, ни каким другим местам Подмосковья, ни самому Барбизону, показавшемуся мне в натуре и плоским и жидким по сравнению с нашей природой».
Кого-то — особая атмосфера. Мария Чехова (ее брат несколько лет снимал дачу под Истрой) писала об этом так: «Представьте себе теплый летний вечер, красивую усадьбу, стоящую на высоком крутом берегу, внизу реку, за рекой громадный лес… ночную тишину… Из дома через раскрытые окна и двери льются звуки бетховенских сонат, шопеновских ноктюрнов…» А вот сам Антон Павлович вспоминал «тихую охоту»: «Я помешался на грибах. По целым дням, как дурак, блуждаю по лесам и смотрю вниз под ноги. Надо бросать, ибо это удовольствие мешает делу. Прогулки по бабкинским окрестностям в поисках “добычи” были сродни азартной игре, и не ходить за грибами, когда они буквально на каждом шагу — было просто невозможно». Подробнейшим образом описана им в письмах к брату и рыбалка.
Молодежь привлекала «сельская свобода» — в автобиографическом романе «Юнкера» А. И. Куприн описывал развлечения в Химках: «…На даче собиралось ежедневно множество безусой молодежи, лет так от семнадцати и до двадцати: кадеты, гимназисты, реалисты, первокурсники-студенты, ученики консерватории и школы живописи и ваяния и другие. Пели, танцевали под пианино, в petits jeux и в каком-то круговоротном беспорядке влюблялись то в Юленьку, то в Оленьку, то в Любочку. И всегда там хохотали».
Хорошо жили, что и говорить, беззаботно… ХХ век только начинался…
