Мы много знаем о Михаиле Булгакове-москвиче, несколько меньше — о Булгакове-киевлянине. И почти ничего о кутузовском дачнике Булгакове. В Кутузове, которое позже стало частью Крюкова, писатель отдыхал с большим удовольствием.
Время великих перемен
Лето 1926 года было временем великих перемен — и в жизни писателя, и в жизни страны. В июне Михаил Афанасьевич вместе со своей второй супругой, Любовью Евгеньевной Белозерской-Булгаковой, переезжает в новую квартиру в Малый Левшинский переулок, в старомосковский дом с надписью «Свободенъ отъ постоя» на воротах. В это же время происходит его внутренняя перестройка — он постепенно превращается из легкомысленного юмориста-фельетониста в серьезного писателя. От «Роковых яиц» и «Собачьего сердца» — к «Театральному роману» и «Мастеру и Маргарите».
Страна же потихоньку привыкала к новому вождю, который уверенной рукой повел историю от мировой революции и торжества Коминтерна к построению социализма в отдельно взятой стране. СССР еще не начал «окукливаться», то и дело устанавливались дипломатические отношения с разными странами. Но политический ветер уже явно сменил направление.
В начале лета у Булгакова выходит сборник — пока еще в «Библиотеке “Смехача”». 26 июня в Московском Художественном закрывается театральный сезон. Актерская, режиссерская и прочая театральная братия радостно разъехалась в отпуска.
Булгаков отдыхающий
Чета Булгаковых решила провести лето в подмосковном Кутузове на даче у Понсовых. Дмитрий Петрович Понсов, старый москвич, инженер-путеец и глава обширного семейства, сдавал часть своего дома внаем, чтобы прокормить это самое семейство. С жильцами проблем не было — их привлекали живописная местность и богемный характер здешней публики.
Рекомендовал же Михаилу Афанасьевичу эту дачу его хороший друг, художник Сергей Топленинов. Сам Сергей Сергеевич проводил лето там же. Правда, сначала был Мисхор, но там не задалось с соседями. Интеллигентность и нарочитая старорежимность Михаила Афанасьевича вызывали у них праведный краснопролетарский гнев. Дело дошло до откровенной конфронтации. «С добрым утром, товарищи», — говорил Булгаков. Ему отвечали: «Кому товарищ, а кому и серый волк». Дальнейшее пребывание в Крыму становилось небезопасным. Тут-то и вспомнили о совете Сергея Сергеевича.
Дача в Кутузове была заселена, как говорится, под завязку. Сами Понсовы размещались на первом этаже и во флигеле. На втором этаже проживали супруги Елена Яковлевна и Иван Николаевич Никитинские с двухлетним сыном и няней и Сергей Топленинов. Булгаковым отвели небольшую пристройку с отдельным входом. «Это имело свою прелесть, например, на случай неурочного застолья. Так оно и бывало: у нас не раз засиживались до самого позднего часа», — отмечала Любовь Евгеньевна.
Веселая компания не ограничивалась хозяевами и их многочисленными квартирантами. От гостей отбоя не было. Актеры Рубен Симонов и Всеволод Вербицкий, будущая жена Сергея Топленинова Мария Нестеренко — всех не перечесть… Любовь Евгеньевна писала: «Центр развлечения, встреч, бесед — теннисная площадка и возле нее, под березами, скамейки. Партии бывали серьезные: Женя, Всеволод Вербицкий, Рубен Симонов, в ту пору тонкий и очень подвижный. Отбивая мяч, он высоко, по-козлиному поднимал ногу и рассыпчато смеялся. Состав партий менялся».
Заглядывал сосед, силач и великан Петр Васильев. Художник Топленинов рисовал его. Однажды Петр решил продемонстрировать силовой номер. Лег и предложил всем остальным улечься сверху. А потом напыжился и встал, разбрасывая всю компанию, как будто это вообще не люди, а антоновские яблоки.
Михаил Афанасьевич не мог остаться равнодушным к этой выходке. Подумаешь, какое дело! Легче легкого. Он сказал, что сейчас повторит этот номер, и тоже улегся. Однако не успели дачники занять свои места на туловище писателя, как снизу послышался тихий сдавленный писк: «Слезайте с меня и как можно скорей!» К счастью, все обошлось без серьезных последствий. Играли в шарады и в теннис. Шарады Михаилу Афанасьевичу давались хорошо. Не удивительно — писатель. Он пристраивал на голову старую белую мочалку (она символизировала седину и лысину одновременно), брал карандаш и принимался дирижировать. Получался дирижер Большого театра Вячеслав Иванович Сук. Соответственно, «сук» — первый слог какого-нибудь слова. С теннисом дело обстояло хуже. Булгаков, по словам понсовских барышень, держал ракетку «пыром», то есть перпендикулярно руке.
Любовь Евгеньевна спустя много лет писала: «Мы все, кто еще жив, помним крюковское житье. Секрет долгой жизни этих воспоминаний заключается в необыкновенно доброжелательной атмосфере тех дней. Существовала как бы порука взаимной симпатии и взаимного доверия… Как хорошо, когда каждый каждому желает только добра!»
Конечно же, по моде того времени, дачники баловались спиритизмом. Правда, дух им попался какой-то неправильный. Вместо того чтобы важно отвечать на вопросы и стучать по столу, он почему-то гладил всех по голове, а у барышень даже вытаскивал шпильки из причесок. Любовь Евгеньевна, естественно, догадывалась, кем был на самом деле этот дух, но предусмотрительно помалкивала.
Дни проходили весело и шумно, а вечера, наоборот, довольно камерно. Любовь Евгеньевна писала: «По вечерам все сходились в гостиной. Уютно под абажуром горела керосиновая лампа — электричества не было. Здесь центром служил рояль, за который садилась хорошая музыкантша Женя или композитор Николай Иванович Сизов, снимавший в селе комнату. У него была особенность появляться внезапно — как тать в нощи — и так же внезапно исчезать… Но за инструмент садился он безотказно: хотелось ли Лидуну спеть серебряным голоском французскую песенку, или нам в шараде требовалось музыкальное сопровождение, или просто тянуло потанцевать».
Лидун, она же Лидуня — молодая красавица Лидия Дмитриевна, средняя дочь хозяев дачи.
Работа не волк
Михаил Афанасьевич много работал. Именно здесь, на Кутузовской даче он начал задумываться о главном романе своей жизни, «Мастере и Маргарите». Правда, пока он мыслился довольно легковесным. Не было и не планировалось Маргариты (она появится потом и будет списана с третьей жены Булгакова Елены Сергеевны, в предыдущем браке Шиловской), да и первоначальное название — «Копыто инженера» — говорит о многом.
Кроме того, Булгаков много переписывался. В основном с неутомимыми театральными работниками, которые даже в отпуске покоя не знают. Алексей Попов, вахтанговский режиссер, пишет ему из села Зубриловка Саратовской губернии: «Здравствуйте, дорогой Автор! Пишет Вам Ваш злейший враг, ненавидимый Вами режиссер. <…> Умоляю, в интересах дела, в интересах успеха спектакля и пьесы свести ее к 3 актам». Речь шла о «Зойкиной квартире».
И Булгаков вынужден был браться за перо: «Ответьте мне, пожалуйста, Вы — режиссер, как можно четырехактную пьесу превратить в трехактную?! <…> что должно происходить в 3-м (последнем) акте?! Куда я, автор, дену китайцев, муровцев, тоску и т. д.? Куда? <…> “Зойкина” — 4-х актная пьеса. Невозможно ее превратить в 3-х актную».
Для Московского Художественного театра нужно всерьез перелопачивать «Белую гвардию». Все замечания Станиславского учтены, но поступила новая порция замечаний, на этот раз от Главреперткома. При этом многие из них идут вразрез с замечаниями Станиславского. Предыдущая исправительная работа проделана впустую.
Лето меж тем шло к закату. Следовало возвращаться в Москву. Там поджидали театральные интриги, ставшие за эти несколько недель такими нереальными, далекими. Там же ждала работа, и она примиряла с интригами. Впереди была совсем другая жизнь — большая слава и жестокие гонения, тяжелая болезнь и блестящий посмертный триумф.
