«Приглашаем Вас на первый осенний просмотр картин на открытом воздухе по адресу: конец Профсоюзной ул. до пересечения с ул. Островитянова», — в отпечатанном на машинке приглашении значился десяток художников. Какие-то имена потом вычёркивались, какие-то дописывались от руки, и всего их получилось 24. Ныне злые языки шутят, мол, когда выставка обрела ореол героизма, «участников» набралось добрых три сотни. Что это было на самом деле? Попробуем разобраться.
Почему художникам вообще взбрело в голову устраивать выставку на пустыре? Тут придётся сделать экскурс в историю. Знаменитому российскому авангарду начала ХХ века, расцветшему было в 1920-х, в начале 1930-х успешно свернули голову. Произведения в лучшем случае ушли в музейные запасники, а то и просто подверглись уничтожению. Авторам, кто был ещё жив и не в эмиграции, строго предписали придерживаться «социалистического реализма». В плане формы произошёл резкий разворот к академичной манере.
Так тянулось до конца 1950-х годов. Ранняя советская оттепель и состоявшийся в Москве в 1957 году Всемирный фестиваль молодёжи слегка «приоткрыли двери» художественному разнообразию. В 1959 году в столице прошла выставка американских художников (в рамках американской выставки в Сокольниках). Вообще стало больше информации о современном искусстве, пусть даже под видом «критики буржуазной культуры». А вот возможности не просто отходить от официальной линии (это-то пожалуйста, только у себя в мастерской), но и показывать эти работы широкой аудитории у художников не было никакой.
Начало 1960-х ознаменовалось очередным закручиванием гаек. Если скандальное обсуждение выставки «группы девяти» в 1961 году в зале МОСХ на Беговой ещё оставалось в рамках профессионального круга, то разгромное выступление Хрущёва на выставке 1962 года в Манеже стало публичным и определило отношение власти ко всему нестандартному в искусстве на годы вперёд.
Двойная жизнь андерграунда
Перед художниками, не желавшими держаться в рамках официоза, встала непростая задача. С одной стороны, всё-таки заработать на жизнь, да к тому же не быть зачисленным в «тунеядцы» — таковые в СССР могли и свободы лишиться, а не только подвергнуться общественному порицанию. Для этого трудились оформителями, книжными иллюстраторами, иногда вовсе числились на какой-нибудь совершенно не художественной работе. С другой стороны — вопреки всему художники стремились создавать то, что хотелось им самим.
Но как эти работы показать публике? Выставки устраивались исключительно Союзом художников, и работы туда принимали придирчивые выставкомы. Расцвели «квартирники» — от посиделок в лианозовском бараке у Оскара Рабина до показа работ друзьям и знакомым в чердачной или подвальной мастерской. Зрителями были коллеги-художники да узкий круг коллекционеров. И «подпольность» всего происходящего всё равно оставалась обидной.
Нельзя сказать, что попытки выставить работы нонконформистами не предпринимались вообще. Так, в 1967 году упомянутый Рабин вместе с коллекционером Александром Глезером устроили выставку в клубе «Дружба» на шоссе Энтузиастов. Экспозиция, объединившая дюжину художников, продержалась около двух часов (собрав при этом немало зрителей) и была закрыта распоряжением горкома партии. После этого под пристальное внимание попали не только выставочные залы МОСХа, но и все клубы, дома культуры, научные институты…
Художники против «озеленителей»
Вот на таком фоне в 1974 году молодые художники Виталий Комар и Александр Меламид придумали выставку в единственном бесконтрольном публичном пространстве — на открытом воздухе. Поддержали идею и Глезер с Рабиным. Группа потенциальных участников набралась быстро. Подходящий для выставки пустырь нашли в Беляеве.
При поиске площадки проведения выставки обсуждалась даже Красная площадь. Но от этой идеи отказались. «Мы искали такое место, чтобы ни милиция, ни кто-нибудь другой не могли придраться и обвинить нас в том, что мы мешаем пешеходам», — вспоминал Оскар Рабин.
Сейчас он давно застроен, ближайший ориентир — выход станции метро «Коньково» на нечётную сторону Профсоюзной улицы. Мероприятие вовсе не держали в тайне. Кустарно изготовленными «пригласительными билетами» тоже не ограничились. Напротив, уведомление о планирующейся на 15 сентября выставке было направлено в Моссовет. Там хоть и пытались отговорить организаторов, формально запретить её не решились: как это ни смешно, но ни под какой закон или регламент «показ на открытом воздухе» не подпадал. Главное противостояние было ещё впереди.
Художник Валентин Воробьёв вспоминал, что уже накануне на пустыре всё было подготовлено для разгрома выставки: «Всю ночь хлестал дождь, и наш пустырь превратился в грязную лужу. На пригорке дымился почерневший костёр. В густом тумане виднелась пара самосвалов с зелёными саженцами за бортом, хилая землечерпалка и тёмный силуэт бульдозера. Вокруг тяжёлой техники, ощетинившись лопатами, вилами и граблями, замер грозный враг — землекопы и садоводы великой державы. Отступать было некуда» (В. Воробьёв «Враг народа», 2005). Дальнейшее действо уже многократно описано в мемуарах. Двинувшаяся на людей техника, избиения, втоптанные в грязь картины… Нескольких художников задержали и доставили в милицию. На следующий день был назначен суд.
Последствия и оргвыводы
Но в истории произошёл неожиданный поворот. Из воспоминаний Оскара Рабина: «Судья полистала моё дело и протянула: “Натворили же вы дел! Вот и заработаете три года за хулиганство”. <…> Судья, явно чувствовавшая себя не в своей тарелке, вздохнула и приговорила меня к… штрафу в двадцать рублей!»
Днём позже художники написали в правительство письмо, требуя «защитить их от хулиганов». И — поразительно — им разрешили «вернисаж» в Измайловском парке, который и прошёл без эксцессов и при большом стечении народа 29 сентября. Год спустя неподцензурный показ проходил уже под крышей — в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ.
Художникам оставалось только гадать о причинах столь резкой перемены. За ней между тем стоял вовсе не испуг власти, а подковёрная борьба в верхах. Вспыхнувший вокруг «бульдозерной» скандал приобрёл международный масштаб—представителей иностранной прессы на беляевском пустыре было немало. Власти это было совсем некстати — шёл 1974 год, время «разрядки», предстояли серьёзные переговоры с США по отмене ограничений в торговле. В Москве эти тонкости не осознавали или не стали принимать в расчёт — в результате помощник Брежнева Александров-Агентов в записке генсеку пишет: «Какая же это глупость и неуклюжесть. Так не борются с чуждыми влияниями в искусстве, а помогают им. <…> Неужели идеологические работники Московского горкома и наша милиция не понимают, что борьба с неприемлемыми для нас направлениями в искусстве не может проводиться с помощью милиционеров, брандспойтов и бульдозеров? Ведь это компрометирует СССР как государство…»
Пострадал, правда, в ходе этой внутрипартийной склоки только первый секретарь Черёмушкинского райкома КПСС Борис Чаплин — его сослали послом во Вьетнам (в МИДе он, кстати, в результате прижился и дослужился до заместителя министра).
В отношении художников избрали метод «мягкой силы»: создали Московский объединённый комитет профсоюза художников-графиков и разрешили вступать в него всем желающим. На Малой Грузинской у «горкома» появился популярный в 1970-80-х выставочный зал.
Впрочем, немалую часть нонконформистов власти сумели всё же в конце 70-х тем или иным способом выдавить из страны. Но их выставка на пустыре осталась знаковой, и через несколько десятилетий у здания Госцентра современного искусства был установлен бульдозерный нож — памятник той истории.
