В 2017 году небольшой безымянный проезд, петляющий по району Тропарево-Никулино вдоль леса от улицы 26 Бакинских Комиссаров до проспекта Вернадского, получил свое название. Ему дали имя доктора Гааза, знаменитого тюремного врача.
В 2018 году Ватикан официально причислил доктора Фридриха Иосифа Гааза к лику блаженных. И вряд ли что-то помешает канонизации русского врача — в этом стремлении едины и Римско-католическая церковь, и РПЦ. Его жизнь — это настоящее житие, без придумок и прикрас. У доктора Гааза есть и черты юродивого, но юродивый осознает свой эпатаж. Гааз же преследовал только одну цель — помочь другим, забывая при этом про себя.
Глазной врач из Кельна
В один из августовских дней 1853 года московскому генерал-губернатору графу Закревскому доложили о необычном скоплении народа по пути к Введенскому кладбищу. Градоначальник уже собирался послать казаков разгонять многотысячную толпу. Но потом обнаружилось, что это стихийное собрание — проводы в последний путь надворного советника Федора Петровича Гааза, в прошлом — главного врача московских тюремных больниц. Казаков отозвали. А на кладбище, как выяснилось позже, приехал даже московский митрополит Филарет, решивший проститься с удивительным доктором.
«Относительно костюма он был последний из могиканов в Москве: он носил черный фрак особого покроя, с длинными, узкими фалдами, белый высокий галстук и белую манишку с выдающимся мелко-гофрированным воланом; брюки узкие по колено, черные шелковые чулки и башками с пряжками, затем седой парик и косу; разъезжал он не иначе как в карете, запряженной четверкой цугом, как и другие более известные врачи того времени. Такой оригинальный костюм на высокой сухопарой фигуре его и всегда серьезная внешность, естественно производили на нас, детей, сильное впечатление», — вспоминал сенатор Александр Данилович Шумахер.
Но к концу XIX века доктор Гааз был практически забыт, воспоминания о нем отличаются неполнотой и некоторой «легендарностью». В 1896 году адвокат Анатолий Федорович Кони издал очерк, посвященный Гаазу, собрав по крупицам документы и мемуары. И только тогда доктор Гааз получил все положенные ему от общества почести.
В Россию молодой врач Фридрих Иосиф Гааз, родившийся близ Кельна, попал случайно. К нему обратился с жалобой на глаза князь Репнин, проездом бывший в Вене, где к тому времени практиковал Гааз. Лечение оказалось эффективным, и Репнин в 1802 году взял врача с собой в Москву. Пытливый доктор старался побывать везде: съездил на минеральные воды на Кавказ, открыл новый источник и написал подробнейший отчет о своем путешествии; дошел с русской армией до Парижа в 1814 году. Гааз (тогда уже известный в России под именем Федора Петровича) пытался добиться хоть каких-то преобразований в медицинской работе, но, как правило, безуспешно. Он отправлял письмо за письмом, доклад за докладом. То он ужасался скорости распространения оспы и тифа, то требовал вернуть места в Екатерининской больнице, предназначенные для крепостных. И получал один и тот же вежливый бесстрастный ответ: «Взять мнение д-ра Гааза в рассуждение». Доктор вызвал у многих раздражение, его старались отстранить от государственных дел. Но в 1828 году Гааза пригласили секретарем в Попечительский комитет о тюрьмах. Там он и нашел дело всей своей жизни.
Петр Михайлович Капцевич. Портрет работы Джорджа Доу
Друг отверженных
Заключенными занимались многие — кто по должности, кто увлекшись экзотикой общественного дна под влиянием французских романов, кто из любопытства. Светская дама и писательница Елизавета Драшусова, написавшая в 1853 году некролог Гаазу, ужасалась нищете и нравам заключенных. Но еще больше она удивлялась, как доктор искренне любил страждущих: «С необыкновенным чутьем сердца он открывал внутренние скорби, которые никому не высказывались и которые он так благодетельно врачевал своим сердечным участием. Куда бы он ни показался, приезд его был общею радостью. Он со всеми был приветлив, умел каждому сказать приятное, сердечное слово, дать доброе наставление, полезный совет».
Это после смерти, а при жизни он вызвал у окружающих недоумение. Герцен в «Былом и думах» вспоминает, как Гааз посещал пересыльную тюрьму на Воробьевых горах: «…он ездил их осматривать и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств — грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие, боящихся больше благотворить, чем нужно, чтоб спасти от голодной смерти и трескучих морозов». Со всей возможной педантичностью Федор Петрович занимался самыми, на взгляд чиновников, незначительными пустяками. Так, он посвятил много лет борьбе с «прутьями». Анатолий Кони подробно объясняет, что это такое: «На толстый аршинный железный прут с ушком надевалось от восьми до десяти запястий (наручней), и затем в ушко вдевался замок, а в каждое запястье заключалась рука арестанта. Ключ от замка клался вместе с другими в висевшую на груди конвойного унтер-офицера сумку, которая обертывалась тесемкою и запечатывалась начальником этапного пункта». Арестанты, нанизанные на эти прутья, старые и молодые, день за днем шли по этапу. Гааз при посредничестве московского генерал-губернатора Голицына просил освободить ссыльных от прута. Но министр внутренних дел Закревский посчитал эти требования дерзкими и велел «оставить без последствий».
«…Вместе с партиею шел, нередко много верст, старик во фраке, с Владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в чулках, а если это было зимою, то в порыжелых высоких сапогах и в старой волчьей шубе».
Анатолий Кони, очерк «Федор Петрович Гааз»
Гааз не оставлял своих назойливых просьб. Он дневал и ночевал в пересыльной тюрьме на Воробьевых горах, добивался жалоб от арестантов, а потом отправлялся просить к начальству. Федор Петрович испытывал кандалы и прут на себе. Как-то его застали дома, когда он с грохотом цепей вышагивал по комнате, отмеряя путь по этапу, проходимый арестантом. Он добился своего — прут милостиво заменили длинной цепью, которая не так сковывала движения. Но на этом он не остановился. Просьбы становились все более дерзкими — так во всяком случае считал командующий Отдельным корпусом внутренней стражи генерал Капцевич. Например, Гааз настаивал, что «не может быть сообразно, чтобы люди, лишенные ноги, все-таки, как это ныне водится, получали кандалы и, не имея возможности их надевать, носили их с собою в мешке». А Капцевич называл Гааза «утрированным филантропом» и требовал увольнения доктора со службы.
Гааз, несмотря на все препятствия, добился многого: на пересыльном пункте появилась больница; по его просьбе отменили бритье головы для некоторых категорий арестантов; улучшилось их питание.
Агнец в волчьей шубе
На службу в тюремный комитет доктор Гааз заступал надворным советником и обладателем вполне приемлемого состояния. Но, как и подобает святому, со всеми мирскими благами он расстался. Все свои деньги он раздал неимущим, а что не раздал, то было украдено у него всевозможными мошенниками. И вот вместо четверки лошадей — жалкая кляча, на привычном черном фраке появились прорехи. Затем и кляча исчезла, а доктор Гааз стал ездить на извозчике. «Когда ему приходилось отправляться куда-нибудь на обед и он решался взять извозчика, он долго торговался, часто имея в кармане всего двадцать копеек; вдруг появлялся какой-нибудь нищий (они всегда бродили вокруг этого достойного человека), он отдавал ему монету и уходил большими шагами, забрызгивая грязью свои чулки, напутствуемый бранью извозчика. Мы встретили его однажды: извозчик ехал следом за ним, осыпая его руганью, а он, согнувшись, нахлобучив шляпу, убегал от ругательств, под насмешки толпы», — вспоминала графиня Лидия Ростопчина.
Юродивый, московский чудак для одних — и святой для отверженных. В Москве бытовала история о том, как Гааз шел зимней ночью к какому-то больному, и в глухом переулке лихие люди хотели снять с него ту самую волчью шубу. Федор Петрович лишь попросил позволения дойти до нужного места и предложил грабителям потом зайти за шубой в Полицейскую больницу к доктору Гаазу. Разбойники долго просили прощения: «Ну, как же, батюшка, не признали тебя, давай мы тебя проводим». Ссыльные, в том числе воры и убийцы, считали своим долгом по возвращении в Москву справиться о здоровье Гааза. Добрые дамы дарили ему носовые платки — он плакал, но не от унижения или благодарности, а от мысли, что где-то есть люди еще в большей нужде. И искренне полагал, что дамы жалеют не его, а тех, кому он потом раздаст эти платки.
Он присылал арестантам книги и одежду за свой счет, выкупал крепостных и давал им затем свободу. Кони приводит еще одну историю, достойную жития или же романа «Отверженные», который вышел уже после смерти Гааза. Как-то один из посетителей доктора украл со стола часы и был схвачен. Но вместо того, чтобы сдать вора в полицию, Гааз провел с ним душеспасительную беседу и на прощание вручил ему все свои наличные деньги. Наконец, еще одна житийная история — однажды доктора позвали к умирающей девочке, страдавшей страшной болезнью, «водяным раком» (он же нома, заболевание, разъедающее лицо). Гааз провел с ней несколько дней напролет, обнимая ее, несмотря на гниющие язвы.
Юродивый и святой — но педантичный. Федор Петрович Гааз, добрый католик, старался спасти не только жизнь и здоровье своих подопечных, но и душу. Для колодников, собиравшихся на этап, он напечатал (естественно, на собственные средства) книгу под названием «А. Б. В. христианского благонравия. Об оставлении бранных и укоризненных слов и вообще неприличных насчет ближнего выражений, или О начатках любви к ближнему». А для того чтобы арестантам было удобно нести ее с собой, заказал особые сумочки, которые вешались на шею. Даже в самые последние часы жизни доктор Гааз попросил перенести себя в комнату для приемов и разрешил допускать всех, кто пожелает проститься. Пришли многие — бывшие арестанты, больные, воры и грабители, все, кто помнил добрые дела «святого доктора». Похоронили его за казенный счет — от состояния Гааза не осталось ничего, все было давно роздано нуждающимся. Главное, что он оставил после себя, — «Призыв к женщинам», текст, закладывающий основы систематической, постоянной благотворительности. Опубликован он был уже после смерти Гааза.
Гааз был католиком, но отпевали его по православному обряду. Московский митрополит Филарет лично разрешил священнику допустить это нарушение. Тысячи людей пришли проститься с доктором на Введенское кладбище. На могиле позже поставили памятник — простой камень с крестом. А на камне высекли латинскую цитату из Евангелия от Луки: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им». Но примечательнее всего ограда: на ней — те самые облегченные кандалы, которыми по просьбе доктора Гааза заменили мучительный прут.
Анатолий Кони сетовал, что не прошло и нескольких десятилетий, как Гааза совершенно забыли в Москве. О нем помнили только врачи, которым довелось его видеть, да бывшие арестанты, которые хранили память о своем главном друге. Для Москвы высшего общества о Гаазе сохранилось воспоминание как об очередном чудаке, живописной фигуре. После этой статьи память «святого доктора» стали чтить уже так, как он того заслуживал. В 1909 году во дворе больницы в Малом Казенном переулке установили бюст Гааза. А на постаменте выбита самая знаменитая цитата из духовного завещания доктора — «Спешите делать добро».
