На Ботанической улице в Марфине открыт Музей криптографии. Как сказано на его сайте, «широкой аудитории будет представлено прошлое, настоящее и будущее криптографии, математики и смежных дисциплин». «Прошлое» — это Марфинская шарашка, которая располагалась в здании будущего музея (дом № 25) с 1947 года.
Александр Абрамович Зорохович, уроженец Полтавской губернии, окончил Московский авиационный институт. Работал инженером, потом преподавал в Рыбинске, трудился на заводах, перешёл в профильный НИИ. В 1947 году он вступил в конфликт с новым руководителем института, был обвинён в «пренебрежении государственными интересами» и уже в 1948 году оказался в Коми, в Интлаге. Ему дали 10 лет за «контрреволюционную троцкистскую деятельность»
В конце 1948 года Зороховичу внезапно приказали быть «завтра с вещами на вахте» — его везли в Москву. Инженер полагал, что предстоит пересмотр дела, но с вокзала его отправили в Лефортово, где он провёл несколько дней без всяких объяснений. 3 января 1949 года инженера и трёх его соседей по камере посадили в «воронок» и привезли в какое-то странное здание. «Мне объяснили, что я нахожусь в научном учреждении, которое именуется “объект п/я 222”. На следующий день в просторном кабинете пожилой инженер-полковник <…> обратился ко мне: “Вам поручается осуществление технологического контроля за чертежами”. <…> Мне, хлебнувшему лагерного бытия, жизнь здесь показалась раем, хоть и заставляли чаще всего работать по 10 часов и больше. Кормили сытно. Хлеба было вволю. Давали папиросы».
Соседями Зороховича по комнате (именно по комнате, а не по камере) оказались литературовед и переводчик Лев Копелев и Александр Солженицын, работавший на «объекте» как математик. Это был «объект номер 8», знаменитая Марфинская шарашка, высший круг ГУЛАГовского ада, как писал Солженицын в романе «В круге первом». Внешне она напоминала обычный НИИ — лаборатории, конструкторский отдел, мастерские, библиотека… Это и был НИИ, но уж никак не обычный.
На благо государства
Шарашки (они же спецтюрьмы, особые технические бюро и т. д.) появились в самом конце 1920-х. Мера это была вынужденная— волна процессов против вредителей привела к тому, что многие инженеры, учёные, изобретатели оказались в тюрьмах. А кому же поднимать молодую советскую экономику? Выход нашли изящный: а пусть «вредители» и поработают по профессии, но в системе ОГПУ. Так возникли своего рода научно-технические тюрьмы.
Первой советской шарашкой называют ЦКБ-39 ОГПУ им. Менжинского. Она существовала с 1929 года сначала в Бутырской тюрьме, а потом расположилась на авиационном заводе № 39. Работников перевели на предприятие так же— «с вещами на выход». Здесь разрабатывались проекты новых истребителей, и всего через год уже прошли испытания опытного образца самолёта ВТ11, признанного удачным. Темпы работы оказались ударными, а сами по себе шарашки— эффективными. После этого они стали возникать в разных отраслях. В рамках ОГПУ/НКВД для контроля особых объектов создали специальный Экономический отдел.
На особом положении
Надо сказать, что в Марфине работали не только заключённые — к концу 1948 года здесь насчитывалось 490 сотрудников, из которых з/к — порядка 280 человек. Однако мы знаем Марфинскую шарашку в первую очередь как режимное учреждение.
Распорядок здесь, как и на других особых объектах, организованных в послевоенные годы, мало отличался от тюремного. Работа, прогулки под конвоем, свидания примерно раз в полгода. Весь обслуживающий персонал — из Бутырской тюрьмы, там же проходили и встречи с родственниками: посторонних на территорию шарашки не пускали.
Тиха шарашечная ночь,
В решётках тёмных звёзды блещут,
Своей дремоты превозмочь
Вертух не может. Кто ж зловеще
Надрывно хрипло матерится,
В кальсонах по вагонкам рыщет?..
То гневный Саня Солженицын
Наушник неутихший ищет.
Лев Копелев, «Утоли моя печали», 1981 год
Но сами заключённые, многие из которых не понаслышке знали порядки обычных колоний, чувствовали себя в шарашках намного свободнее. Лев Копелев писал:
«Наш рабочий день начинался с утра и длился до шести вечера. Гулять разрешалось с утра, до и после завтрака. Рабочее время можно было продлить по собственному желанию. Начальниками всех лабораторий были заключённые. Они подавали дежурному надзирателю списки тех, кто оставался работать после ужина. Вечерняя поверка проводилась без формальностей: дежурный заглядывал в лабораторию:
— Сколько вас тут? Все на месте? В уборную никто не пошёл? Давайте не позже двенадцати в камеру. Чтоб без опозданий».
Что совсем не могло сравниться с обычными лагерями — так это питание. Суточная норма хлеба в шарашке составляла до 800 граммов, ежедневно полагались мясо, масло, чай с сахаром, картофель.
Совершенно секретное дело
Главной задачей Марфинской шарашки было шифрование данных, передаваемых по телефону, — так, чтобы шифр не мог «взломать» вероятный военный противник. В упрощённом виде телефонная связь осуществляется следующим образом: акустический сигнал на входе преобразуется в электрический, который передаётся по проводам, а «на выходе» опять трансформируется в акустику. Шифрование происходит на стадии прохождения электрического сигнала.
В конце 1940-х применялось два способа засекречивания переговоров. Акустический сигнал преобразовывался в электрические колебания высокой частоты, и тогда при прямом прослушивании условный «шпион» слышал только свист и писк. Но для этих случаев довольно быстро научились подбирать фильтры. Или же использовался мозаичный способ шифрования: условно говоря, электрический сигнал определённым образом разделялся, дробился на фрагменты, и передавалась мозаика, которая потом собиралась по известному алгоритму. Этот способ шифрования оказался более сложным, но тоже преодолимым для «шпионов»: при наличии анализатора частот речевого сигнала — спектрометра — засекреченный разговор можно восстановить.
Из-за сложности криптографической работы к ней приходилось привлекать не только физиков и математиков, но и, к примеру, языковедов. Так в шарашке, собственно, и оказался переводчик Лев Копелев — он трудился в акустической лаборатории.
Сталин поручил специалистам Марфина создать самую совершенную систему шифровки информации. Специалист по криптологии и спецсвязи Вадим Гребенников отмечает, что в Марфинской лаборатории работали по нескольким направлениям: разрабатывали новые шифровальные аппараты, оценивали имевшиеся на тот момент методы дешифровки, сконструировали первую систему автоматической дешифровки. Но главное, чем занимались в шарашке, — изобретение такой системы передачи зашифрованного сигнала, которая работала бы максимально быстро, а на выходе давала бы звук высокого качества. Параллельно зарождалось новое направление криптологии — криптоанализ.
Что и говорить — задача действительно государственной важности. Именно поэтому шарашка довольно скоро, уже в 1950-е, трансформировалась в НИИ-2. Первую серийную аппаратуру засекреченной связи сотрудники нового предприятия создали в 1954 году. Институт так и работал далее в этом направлении. Наследником НИИ стал концерн «Автоматика», который сегодня входит в состав госкорпорации «Ростех». Вот так прошлое отечественной криптографии явилось основой для будущего, место которому, конечно, не только в музее.
Шарашки в СССР
«Шарашка — комната, отдельное помещение».
В. С. Елистратов, «Словарь русского арго», 2002 год
Туполевская шарашка, ЦКБ-29, Москва
Помимо Андрея Туполева, здесь работали авиаконструкто ры Владимир Петляков, Владимир Мясищев, Дмитрий Тома шевич и другие. В ЦКБ-29 они разрабатывали самолёты для армии. «Мне пришлось прожить в “шараге”, созданной Берия вокруг крупнейших русских авиационных специалистов, четыре года. Согнанных из всех лагерей СССР, их в 1938 году привезли в Болшево, в бывшую трудкоммуну ОГПУ, затем перебазировали в Москву в здание КОСОС ЦАГИ на ул. Ра дио, а после начала войны отвезли в Омск на завод № 166 НКАП», — вспоминал конструктор Леонид Кербер.
С. Королев, 1933 год; Евгений Шпитальский (1879–1931); Михаил Русаков (1892–1963)
Немецкие специалисты на атомном проекте
К разработке советской атомной бомбы привлек ли все имевшиеся ресурсы. В том числе на СССР работали немецкие учёные. В декабре 1946 года Игорь Курчатов писал Сталину, что в 9-м Управ лении МВД СССР, которое занималось созданием реактора, насчитывается 257 немецких специа листов, из которых 122 доставлены из Германии, а 135 — из лагерей для военнопленных. В их числе оказались Николаус Риль, возглавлявший произ водство урана в Электростали, лауреат Нобелев ской премии Густав Герц, в Сухуми работал физик барон Манфред фон Арденне.
Бюро особого назначения Особого отдела ОГПУ, Суздаль
Это своего рода бактериологическая шарашка, где работали крупнейшие микробиологи — специалист по чуме, профессор Сергей Никаноров, создатель туляремийной вакцины Николай Гайский, бактериолог профессор Борис Эльберт и другие. Учёные трудились в здании Покровского монастыря в Суздале, и даже работники музея, отвечавшие за сохранность ценностей, не имели доступа в большинство помещений.
Конструкторское бюро Наркомата тяжёлой промышленности, ОКБ-16, Казань/Москва
Здесь трудились учёные, переведённые из ЦКБ Туполева, в том числе Сергей Королёв. В его задачи входила работа над проектом реактивной установки Пе-2, основного фронтового бомбардировщика ВВС РККА периода Великой Отечественной войны. Когда сотрудники шарашки просили отправить их на фронт, то неизменно получали ответ: «Таких на фронт не берут, у нас народу много и без вас».
Борис Рерих (1885–1945); Густав Герц (1887–1975); Леонид Кербер (1903–1993); Борис Эльберт (1890–1963)
Военно-химическая шарашка на Ольгинском заводе, Москва
Здесь отбывал срок известный химик, профессор МГУ Евгений Шпитальский. Он много работал над рецептурой порохов, занимался промышленным производством отравляющих веществ. В 1925 году Шпитальский возглавил отдел ядовитых веществ в Научно-исследовательском физико-химическом институте имени Л. Я. Карпова. Осуждён за «контрреволюционную вредительскую деятельность», приговорён к расстрелу. Однако приговор смягчили, учёному разрешили работать по специальности. Впоследствии на базе шарашки открылся Государственный научно-исследовательский институт органической химии и технологии (ГосНИИОХТ).
Особое конструкторско-техническое бюро (ОКТБ-12) ОГПУ, Ленинград
Архитектурная шарашка, созданная в Доме предварительного заключения. В ней работал архитектор Николай Лансере, осуждённый за шпионаж в пользу Франции. В шарашке он создал проект отделки кабинета Наркома внутренних дел и зала заседаний в Кремле, проект отделки правительственной дачи на Каменном острове, дома отдыха ГПУ в Хосте… Здесь же работал Борис Рерих, младший брат Николая Рериха, также художник и архитектор.
Особое техническое бюро (ОТБ-1) в составе «Главенисейстроя», Красноярск
Главными задачами ОТБ-1 были разведка и разработка руд и других полезных ископаемых, расчёт схем их обогащения, создание нового металлургического оборудования. В бюро работало почти 200 человек, при этом крайне мало вольнонаёмных. В частности, сюда отправили Михаила Русакова, геолога, профессора, академика АН Казахской ССР, приговорённого к 25 годам лагерей. Здесь же трудился заслуженный деятель науки и техники РСФСР профессор Владимир Крейтер. Оба они были осуждены по красноярскому делу геологов — группу учёных обвинили в сокрытии информации о месторождении урана в Сибири.
