Земли мало, земля плохая — «куды крестьянину податься?». Можно в Москву, благо близко. Жители деревни Марфино Ростокинской волости Московского уезда зарабатывали извозом, шли в прислугу по частным домам и питейным заведениям, торговали. А ещё — занимались ткачеством, как и многие их подмосковные соседи.
Немного теории
Особенность Московского уезда, то есть пятнадцати волостей вокруг тогдашней Москвы, заключалась в том, что условия для сельского хозяйства здесь неважные, зато рядом — большой город со всеми его преимуществами: высокими ценами и устойчивым спросом на различную продукцию от молока и яблок до сена и дров, а также на рабочие руки. Как следствие — в сёлах и деревнях, отстоящих от Москвы на 5–20 вёрст, уже в XVIII веке начинают развиваться надомные крестьянские промыслы. Сначала они стали дополнительным, а затем и основным источником дохода многих крестьянских семей.
Какие-то из них — это побочные крестьянские занятия, существовавшие исстари. По разным причинам отдельные деревни, сёла или даже целые волости специализировались на чём-то определённом: изготовление ложек, чашек (то есть мисок) и иной деревянной посуды, плетение лаптей или валяние войлоков (в том числе изготовление валенок), ткачество. Последнее ремесло занимало особое место.
«Нигде не наблюдается такого крайнего смешения городских и сельских промыслов, как в России. В России крестьянин занимается не только земледелием, но по большей части также и другими промыслами: очень часто земледелие играет даже в крестьянском хозяйстве второстепенную роль, а промыслы главную, так что встречаются целые села, состоящие из ремесленников».
Иоганн Кристоф Петри (1762–1851), немецкий историк и этнограф
Изготовление грубых тканей для собственного употребления — дерюги и поскони из конопляного волокна, шерстяной сермяги, льняной парусины — это старое «домашнее» производство. Но большое количество подмосковных сёл, в которых ткачество становилось важнейшим занятием, обусловлено не только традицией. Это было новое явление, тесно связанное с ростом фабричного производства.
Казалось бы, крупные предприятия должны постепенно убивать ремесло крестьянского хозяйства. Однако на практике расширение фабричного производства в России долгое время шло одновременно с развитием крестьянских промыслов, периодически образуя с ним любопытные переплетения. По всей вероятности, главная причина кроется в крепостном праве. Оно до крайности ограничивало рынок свободной рабочей силы, совершенно необходимой для укрупнения промышленного предприятия. При Петре I, когда фабричная деятельность рассматривалась как государственная повинность, всё делалось административными методами: мануфактуры заводились по государеву указу, обеспечивались приписанными к ним работниками — посессионными крестьянами — и работали почти исключительно под казённый заказ. Во второй половине века постепенно начали преобладать рыночные методы хозяйствования, и владельцы мануфактур взмолились, прося государыню разрешить освобождать рабочих и переходить с ними на отношения свободного найма. Однако правительство медлило, опасаясь трогать крепостнический принцип, и соответствующий указ последовал только в 1840 году.
Так как крестьянин не мог свободно перемещаться и продавать фабриканту свой труд, последний искал возможности приблизить производство к месту проживания работника. Так в России получила широкое распространение рассеянная мануфактура и иные формы надомного производства.
Станки для отделки тканей. Иллюстрация из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона; Клише для ручной набивки ситца. Фото Т. Соломатиной; Магазин тканей, начало XX века
Ткацкие удачи, ткацкие беды
Рассеянная мануфактура основана на принципе труда работника в своём доме на давальческом сырье своим или полученным от фабриканта инвентарём. В текстильной промышленности это выглядело следующим образом: купец скупал шерсть и раздавал её работникам, изготавливавшим пряжу, затем эту пряжу передавали другим работникам, производившим на своих или арендованных у хозяина станках ткань, которую доставляли уже третьим работникам — окрашивать. Предприниматель не должен был содержать дорогостоящее здание и легко решал проблему работников, которые, будучи государственными или помещичьими оброчными крестьянами, трудились по месту жительства и зарабатывали на уплату налога или денежного оброка.
Большим подспорьем для занятых в ткацкой промышленности явился пожар 1812 года, когда сгорели почти все московские фабрики. Устранение, пусть и временное, основного конкурента привело к небывалому росту производства в Иванове, Богородске, Александрове и других городках и сёлах, расположенных к северу и востоку от Москвы. Набойщики бумажных тканей (те, кто наносили рисунок на миткаль) ивановского купца Гарелина, по его собственным словам, в первые послепожарные годы получали в месяц до 100 рублей ассигнациями — полковничье жалование! Это позволило многим из них быстро сколотить капитал, необходимый для открытия своего собственного дела. Известный российский экономист М. И. Туган-Барановский описывал этот процесс так: «Миткаль можно было всегда получить в кредит. Капитал оборачивался необыкновенно быстро. За несколько дней набойщик успевал набить миткаль и придать ему окончательную отделку, а в первый базарный день в селе Иванове он мог без труда продать изготовленный ситец купцам, приезжавшим для закупки товара. Таким путём кустарь, при некоторой изворотливости и предприимчивости, мог сделаться сначала мелким, затем и крупным капиталистом».
Миткаль — (бумажная ткань, ненабивной ситец) — суровая тонкая хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения. Сероватая ткань из довольно толстых нитей неотбеленной пряжи является полуфабрикатом для производства различных тканей, например, ситца и бельевых — муслина и мадаполама.
Одним из самых знаменитых примеров является клан «миллионщиков» Морозовых. Его основатель Савва Васильевич (1770–1860) был простым крепостным ткачом. В конце XVIII в. он устроил сначала маленькую фабрику шёлковых лент, затем переключился на производство нанки и шёлковых тканей и через 20 лет выкупился с семьёй за огромную сумму в 17 тысяч рублей, чтобы оставить сыновьям предприятия с годовым оборотом 8,2 млн рублей.
Впрочем, подобное удавалось меньшинству, а большинство продолжало трудиться рядовыми ткачами и набойщиками. Только в двух уездах Московской губернии в середине XIX в. и только на знаменитых Морозовых через девятерых посредников-раздатчиков работало более тысячи ткачей на 864 станах. Они вырабатывали ткани на общую сумму более 150 тыс. рублей в год. При этом постоянно укрупняя производство и даже закупая для своих головных фабрик паровые машины (в середине века их было 9), Морозовы не отказывались от труда крестьян-надомников. Сами фабриканты указывали в 1870 году в прошении в министерство финансов:
«Торговый дом, имея значительное производство бумажных изделий на своих механических фабриках, имеет и значительное ручное ткачество бумажных материй, производимое на своих фабриках и так называемыми мастерками, которые в свободное от сельского хозяйства время, получая из конторы Т/д бумажную пряжу, или сами ткут из неё с семействами и наёмными рабочими за определённую плату материи в своих домах и особых при них зданиях, или раздают пряжу по деревням в дома крестьян, желающих иметь заработок от ткачества. Таких раздающих пряжу значительно более, чем имеющих у себя на дому ткацкие станы. Людей, пользующихся заработками от Т/д, считается в Московской, Владимирской и Рязанской губерниях более 20-ти тысяч. Заработок их от ткачества единственный источник к поддержке их состояния в домашнем крестьянском быту и платежу повинностей».
Для крестьян, занятых надомным ткачеством, работа «на дядю» была практически неизбежной: во-первых, при наличии «хорошей истории» можно брать сырьё или полуфабрикаты в кредит, во-вторых, можно арендовать ткацкий станок или набивной стан, в-третьих — не надо беспокоиться о сбыте. Но то, что потребитель, по словам экономиста М. И. Туган-Барановского, был «как стеной, отгорожен скупщиком от производителя-кустаря», не только снижало доходы последнего, но и ограничивало возможности для начала собственного дела.
Ткачиха, 1900-е годы; За работой. Подруги. Ф. Сычков, 1935 год
Ткацкая волость
Ростокинская волость, в состав которой входила деревня Марфино, считалась одной из самых «ткацких» в Подмосковье. «Справочная книжка Московской губернии» (1890), правда, утверждает, что «жители Ростокинской волости хозяйством занимаются мало; большинство способных к труду людей проживает на фабриках; торгуют парным молоком; занимаются в Москве легковым извозом, полотёрством и ведут торговли: трактирную, в винных лавках и полупивных» (там торговали не половинными порциями, как может подумать сегодняшний человек, а «полпивом» — лёгким и неплотным, в противопоставление привычному на Руси темноватому крепкому и плотному пиву).
Ткацкого промысла «книжка» прямо не называет, однако стоит присмотреться, и становится понятно, что такое «на фабриках». Мы обнаруживаем: в Ростокине — два брезентовых завода, отбельно-крутильный и окраски шёлка; в Алексеевском — тюлевый завод на 150 рабочих, два завода окраски шёлка, брезентовый, отбельно-кисейный и производство тканых одеял; в Черкизове — восемь разных заводиков от 7 до 20 работников, и так далее, практически по всем 27 сёлам, деревням и выселкам волости.
«Но требование на чулки всё растёт. Этому содействует, помимо всё большего и большего распространения кожаной обуви и распространение во многих местностях таких женских занятий, которые не оставляют досуга на вязание чулок даже для своего собственного потребления».
«Промыслы Московской губернии», 1882 год
В деревне же Марфино получила распространение ещё одна разновидность «текстильного промысла» — девушки и женщины освоили чулочно-вязальное дело; впрочем, та же картина и у соседей, что в Лихоборах, что в Бескудникове, а больше всего — в Дегунине. Всезнающая земская статистика фиксирует: в начале 1880-х из 38 дворов Марфина чулки и носки вязали в двадцати, общее число вязальщиц — 46 (30 женщин, 16 девушек и девочек).
Вязаные тёплые чулки всегда пользовались спросом. Ручная вязка крючком или на спицах осталась «для себя», кустари-мелкооптовики уже использовали вязальные машины. Соответственно, они закупали тонкую нить, и изделие получалось более высокого качества. При вязании чулок сначала вывязывалось полотно, которое сшивалось сзади, а потом по кругу надвязывалась стопа. «Катушки с цветными нитками стоят около машины, и нитки с них бегут под иголки машины, развертывая их с катушки при каждом движении рукой ручки-рычага машины. Под машиной спускается к полу вязанье <…>. На столе у машины вязанье, которое нужно сшить, отделать. Несколько лет назад нитки покупали в Москве, и туда же возили вязанье в мешках. Теперь многие работают на артель» — так описывает процесс путеводитель конца 1920-х годов.
В 1920-е домашнее ткачество постепенно уходило в прошлое. Справочник 1925 года в расцвет НЭПа констатирует: «Вообще же экономическая действительность такова, что домашнее ткачество, а тем более чисто-кустарное, обречено на последовательное вымирание, — механизация ткачества, все возможные усовершенствования сделают совершенно невыгодным занятие ткачеством у себя на дому».
Так и случилось. Правда, не из-за механизации, а по совершенно идеологическим соображениям: безыдейного неорганизованного кустаря решено было превратить в образцового рабочего. Стало ли ему от этого лучше — вопрос спорный…
