Район Щукино сегодня мог бы выглядеть совсем по-другому. Еще в середине 1930-х здесь планировалось выстроить медицинский наукоград. Но времена менялись, в 1940-е на месте, выделенном для Дворца советской медицины, уже строились атомщики из будущего Курчатовского института. А началась эта научная история с рядового несчастного случая, произошедшего даже не в Москве, а в Петербурге.
Дело случая
В ноябре 1885 года в гвардейском корпусе Петербурга, которым командовал Александр Петрович Ольденбургский (генерал, сенатор, по линии отца — правнук Павла I), произошло ничем не выдающееся событие: офицера укусила бешеная собака. Александр Петрович, будучи лично знаком с Луи Пастером, отправил пострадавшего в Париж, в пастеровскую лабораторию, где в тот момент начали делать прививки от бешенства. Убедившись в их эффективности, принц Ольденбургский решил, что России необходим институт, который занимался бы передовыми медицинскими исследованиями.
Александр III дал соизволение на его организацию, но «без отпуска средств от казны». В ноябре 1890 года Императорский институт экспериментальной медицины был открыт на средства принца, и это было действительно передовое научное учреждение с отделами физиологии, химии, общей бактериологии, патологической анатомии, эпизоотологии (ветеринарная эпидемиология), прививочным отделением и научной библиотекой. О серьезности института говорит хотя бы то, что многие годы в отделении физиологии работал будущий нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов.
В послереволюционные годы институт сменил название, став Государственным институтом экспериментальной медицины — ГИЭМ. Его сотрудники внесли огромный вклад в борьбу с инфекциями, в первую очередь тифом и чумой. Но постепенно становилось очевидным, что ученые ходят по краю, над многими нависла угроза арестов по обвинению в шпионаже: ведущие специалисты все еще регулярно выезжали за границу. Многих в те годы спасло личное участие академика Павлова.
Институт человека
В 1930-е годы в истории института начался новый этап, и ключевую роль здесь сыграл Максим Горький. Писатель много лет болел туберкулезом, лечился в разных клиниках, долго жил в солнечной Италии. Лечение помогало, но от болезни не избавило: состояние здоровья писателя было нестабильным. Может быть, поэтому, может быть, по другим причинам, но Горький живо интересовался вопросами развития науки в целом и медицины в частности.
Дорогой Алексей Максимыч! <…> Известие о том, что Вас лечит новым способом “большевик”, хотя и бывший, меня ей-ей обеспокоило. Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи “ослы”, как мне раз сказал один хороший врач. Уверяю Вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо только у первоклассных знаменитостей.
Ваш Ленин
Писатель высказал идею, что хорошо бы создать глобальный институт человека, и она получила мгновенный отклик. Предложение поддержали директор ГИЭМ Лев Федоров и видный физиолог Алексей Сперанский. Когда заинтересованность в организации новой структуры проявили Сталин, Молотов и Ворошилов, вопрос был решен — институту человека быть, и быть на базе ГИЭМ.
15 октября 1932 года вышло Постановление Совнаркома «О Всесоюзном институте экспериментальной медицины», которое закрепило реорганизацию ленинградского ГИЭМ. В новом, а вернее, обновленном институте на первый план вышли такие вопросы, как гигиена, климатология, физиология труда, был создан даже отдел жилищно-коммунальной гигиены. В Москве открыли филиал ВИЭМ; считается, что это было сделано для того, чтобы Горький, живший в столице, мог общаться с учеными. В 1934 году московский ВИЭМ стал основным, ленинградский получил статус филиала.
Стройка века
В Москве довольно быстро институт столкнулся с трудностями. 18 июня 1936 года умер инициатор и «двигатель» проекта Горький. Буквально через месяц, 15 июля, Совнарком СССР принимает постановление, которое переориентирует работу ВИЭМ на практическую медицину: к тому времени многие уже начали сомневаться в целесообразности организации огромного теоретического института человека.
В начале 1940-х в ВИЭМ числилось уже порядка 3000 сотрудников. На бумаге институт был самым передовым, но на деле получилось, что в столице под его «брендом» работали отдельные клиники и лаборатории, а общая структура не складывалась. Характерны воспоминания Алексея Сперанского: «Мы дошли до того, что стали открывать лаборатории без [решений Ученого] Совета. Придет к директору, как мы говорили, “наниматься” какой-нибудь научный работник, понравится директору, он его и нанимает. Мало этого, бывали попытки и со стороны не совсем научных кругов нажимать на ВИЭМ в этом отношении <…>. Одним словом, появилось изрядное количество больших, малых и карликовых лабораторий, причем совершенно самостоятельных».
Замысел изменили, но пока от него не отказывались. 7 июня 1937 года газета «Известия» сообщила: «Началось строительство дворца советской медицины». Под ВИЭМ был выделен участок в 65 га между Покровским-Стрешнево и Хорошевским Серебряным Бором — в нынешнем районе Щукино. Там планировалось возвести целый город с собственной электростанцией, газопроводом и водонапорными башнями.
«Странное это было учреждение, о котором в энциклопедиях, медико-исторических работах говорится темно и туманно. Насколько сейчас помню, было в идее этого института что-то лысенкоподобное. Его создатели и руководители полагали, что им очень скоро удастся найти в человеческом организме “что-то такое”, на что можно воздействовать и таким образом быстро побороть болезни и среди них самую вредную — старость».
Лев Разгон, «Непридуманное»
В состав ВИЭМ должны были войти соматическая, психиатрическая, детская клиники, библиотека, музей, Институт эпидемиологии и микробиологии, Тропический, Травматологический институты, Всесоюзный институт санитарной инспекции; здания Второго медицинского института должны были расположиться тут же. Об этом с гордостью сообщал путеводитель по Москве 1940 года издания: строений еще не было, но они уже стали столичной достопримечательностью.
Этим планам не суждено было сбыться. Когда началась война, проект ВИЭМ постепенно сошел на нет. Клиники, институты и лаборатории из Москвы эвакуировали, потом вернули, а в 1944 году на базе подразделений ВИЭМ было решено создать систему научных институтов Академии медицинских наук СССР. Необходимость в наукограде отпала. Память о несостоявшемся проекте осталась в названии автобусных и трамвайных остановок. Построенных полностью зданий было сравнительно немного: главный корпус (сейчас в районе Аэропорт), несколько лабораторных и институтских корпусов, два жилых дома.
Иван Петрович Павлов, Алексей Дмитриевич Сперанский
Святое место…
Считается, что в зданиях, строившихся для института экспериментальной медицины, потом разместился Курчатовский институт. Это не совсем так. Немалая часть построенного для ВИЭМ отошла, к примеру, НИИ эпидемиологии и микробиологии имени Гамалеи (улица Гамалеи, 18). Курчатовцам же поначалу пришлось довольствоваться небольшим зданием, построенным для… подопытных животных. Зато будущему главному ядерному институту страны досталась земля, выделенная для Дворца советской медицины.
«Фактически на сегодня Лаборатория №2 имеет всего одно трехэтажное здание <…> и одно одноэтажное здание, предназначавшееся для кормовой кухни опытного собачника ВИЭМ. <…> Ценнейший запас радия (4 грамма) Лаборатория из-за отсутствия специального хранилища держит в картофельной яме».
Справка заместителя члена ГКО В. А. Махнева Л. П. Берии
Вообще история создания другого научного супергиганта, Курчатовского института, отчасти напоминает историю ВИЭМ, только сюжет для «Курчатника» оказался более счастливым.
В 1942 году Сталин подписал распоряжение о начале работ по созданию атомной бомбы. Многие ведущие ученые этой области работали в Ленинграде, часть специалистов оказалась в эвакуации в Казани. В апреле 1943 года было подписано распоряжение о создании лаборатории №2 АН СССР под руководством Игоря Курчатова, основной задачей которой была разработка ядерного оружия. Исследования одновременно шли и в Казани, и в Свердловске, и в Ленинграде. Для ВИЭМ такая ситуация, когда институт существовал больше на бумаге, чем в реальности, оказалась роковой. А будущие курчатовцы смогли наладить взаимодействие, и как только позволила обстановка, в 1944 году, начался перевод всех работ лаборатории №2 в Москву.
Для того чтобы сделать ядерное оружие, необходим тот элемент, который послужит условной «взрывчаткой». Часто в этом качестве используют плутоний, а также уран-235, который в природе встречается мало. Плутоний в природе отсутствует, но его можно получить, если воздействовать нейтронами на изотопы урана. Ядерный реактор, или, как тогда говорили, «атомный котел», и служил для получения плутония, который Курчатов определил в качестве «начинки» для будущей бомбы. А так как технология не просто применялась впервые, а разрабатывалась тут же, на месте, решено было сначала сделать опытный реактор Ф-1.
Так как курчатовцы получили территорию, которую не успел застроить ВИЭМ, и атомный институт начался с одного здания, «жилищный вопрос» стоял остро. Учитывая значимость работ лаборатории № 2, Берия быстро распорядился снять с Курчатова всю хозяйственную нагрузку — обеспечением будущего института занимались заместители от НКВД. С такими кураторами здания возводились быстро: привлекли все возможные ресурсы, а проектирование капитальных построек поручили самому Щусеву.
Первоначально ядерную бомбу планировали собирать… на территории лаборатории №2. Для этого было построено специальное здание, которое называли бюро лабораторных приборов. На двух подземных этажах хотели проводить опыты с опасным выстреливанием частей заряда плутониевого ядра. Потом от этих планов отказались, «закрыв» для строительства бомбы город Саров.
По его проекту было построено главное, пожалуй, на тот момент сооружение, которое получило название «корпус К», или «здание 30». В нем находился первый советский атомный реактор Ф-1.
Проекты корпусов ВИЭМ
Урановая гонка
Создание первого советского атомного реактора форсировалось: надо было не отстать от потенциальных противников. Щусев спроектировал особого типа здание с углубленным под землю этажом, где размещался реактор (его в целях конспирации называли «электролизером», а само здание получило кодовую кличку «монтажные мастерские»). Урановые месторождения ударными темпами разрабатывали в Узбекистане, Таджикистане, Киргизии, на Украине, ускоренно шло производство графитовых стержней, необходимых, чтобы ядерная реакция в «котле» не затухала.
Без преувеличений, Курчатов действовал методом проб — графитовую конструкцию, напоминавшую большую сферу, в которой шла реакция, собирали пять раз. В итоге диаметр ядерной сферы составил 6 метров, а начали с 1,8 метра, вручную каждый раз перебирая тонны ценных графитовых стержней. 25 декабря 1946 года реактор заработал.
Конечно, мощности Ф-1 не хватало, чтобы наработать достаточно плутония для бомбы, но химики теперь могли изучить этот элемент. Далее был построен промышленный «котел» на Урале, в Озерске, полученный там плутоний отправили в Арзамас-16, где и изготовили первую советскую ядерную бомбу.
Лаборатория №2 (она же предприятие п/я 3393) в 1956 году стала Институтом атомной энергии Академии наук СССР, а с 2010 года носит название Национального исследовательского центра «Курчатовский институт». Реактор Ф-1 находится в рабочем состоянии до сих пор. Получаемый в нем нейтронный поток был настолько стабилен, что его долгое время использовали для калибровки аппаратуры, которую устанавливали на реакторах АЭС. Сейчас в «монтажной мастерской» находится музей.
